Исчезновение варваров

Основную предпосылку, на которой держится интрига суперкниги, то, что в будущем внебрачный секс будет караем «пятью годами исправительных лагерей» (в лучшем случае), Оруэлл придумал сам, а не заимствовал из опыта прошлого, посему неправдоподобность резко бросается в глаза. Не говоря уже о воспеваемом всеми режимами семейном содружестве противоположных полов (семья — священная единица для советского и гитлеровского режимов, для Петена вчера и для Раймона Барра и Рейгана сегодня), секс был законным и заслуженным правом немецкого солдата, офицера и партийного чиновника. Публичные дома сопровождали немецкую армию. Второй человек в СССР после Сталина, глава грозного МВД — Лаврентий Берия разъезжал в авто по улицам Москвы, выискивая красивых юных девушек. Идиоту известно, что сексуально удовлетворенный гражданин менее склонен интересоваться социальными проблемами. Казалось бы, уже находящаяся у власти партия должна быть заинтересована в том, чтобы население сублимировало часть своей энергии (хотя, разумеется, власть всегда предпочитает упорядоченный сексуальный союз). Лишь сумасбродная, умопомешавшаяся власть способна вдруг запретить секс (хотя бы и только членам правящей партии) и сурово карать за нарушение запрета. Фраза Оруэлла, характеризующая сексуальный акт Уинстона и Джулии: «Это был удар, направленный против Партии. Это был политический акт», — нонсенс. Звучит, однако, красиво, как «встреча швейной машинки и зонтика на столе для анатомирования трупов». (Кстати говоря, между лотреамоновскими «Песнями Мальдорора» и «1984» существует определенная невменяемая летучая похожесть, как один кошмарный сон похож на другой.)

У персонажей Оруэлла отсутствует честолюбие, нет у них даже человеческой жажды, власти или ненависти к тем, кто эту власть оспаривает. (Ее, впрочем, никто в книге и не оспаривает.) Они повинуются машинной логике или, может быть, даже квантовой механике. Непонятно, почему О'Брайен выбирает в жертвы совсем ничтожного Уинстона Смита, почему он и Полиция Мысли затягивают Смита в сеть, словно агенты ФБР, затягивающие американского сенатора в скандал с целью свалить его. К середине книги выясняется, что за Смитом следили с самой первой страницы, читали его дневник, следовали за ним в кварталах «пролов», подослали агента — хозяина антикварного магазина, наблюдали (через спрятанный за гравюрой телескрин) его акты любви с Джулией… Арестованному Смиту готический злодей О'Брайен (позаимствованный из следователей-инквизиторов Достоевского?) адресует театральные речи, простительные разве что школьнику, выкручивающему руки другому школьнику в темном углу здания школы. «Когда вы наконец сдадитесь нам, это должно быть сделано по вашей собственной, свободной воле…» — шипит он. Невозможно поверить в серьезность супервласти, один из высших чиновников которой ведет себя как опереточный злодей. Знаменитая сцена пытки (несостоявшейся) крысами сделана мэтром Оруэллом в манере Эдгара По устарело-патриархальной. (Но эффекта он добивается, ибо само слово rat[2] в большинстве населения земного шара вызывает неприятнейшие эмоции.)

Все большее количество людей занимается Смитом по мере приближения конца книги, и все большее раздражение вызывает Уинстон Смит. Почему они возятся с больным варикозом, не могущим наклониться без боли в костях, преждевременно состарившимся чиновником министерства Правды? Фактически Смит — законопослушный гражданин. Он аккуратно ходит на работу и даже находит в своей работе известное удовольствие. Подавлять волю Смита нет нужды, она у него подавлена еще на первой странице книги. Все, чем занимаются О'Брайен (государство Океания в его лице, Партия и Большой Брат) и Оруэлл, — это следят за уже бескрылой мухой на стекле, время от времени ловят ее и отрывают по одной ножке у нее. Отпущенная опять на стекло, как она станет себя вести?

Если муха (Уинстон Смит), может быть, и убедительна в своей ничтожности, отрывающий ей ножки Большой Брат (О'Брайен, Партия) не удался. Не хватило таланта у мистера Оруэлла. Ясно, что он хотел сделать книгу о «чистом» насилии. Но получилась карикатура, будущее в стиле романов для консьержек. «Божественный» маркиз в «120 днях Содома» преуспел в той же цели куда больше. (Что до меня, я предпочитаю футуролога Герберта Уэллса и его «Машину времени».)