Исчезновение варваров

Как уже было сказано, национальный характер создается и меняется чрезвычайно медленно. Нет никаких оснований предполагать, что национальный характер народов СССР — Я не говорю здесь о народах, сформировавшихся под влиянием мусульманства из-за недостатка места в газетной статье. Первоначально это было моим намерением. — (и русской нации в первую очередь) изменится быстро и скоро, дабы выручить попавших в беду экономистов-реформаторов. Да, возможно в конце концов реорганизовать советскую экономику более продуктивным способом, поскрести здесь и там, уменьшить бюрократию, повысить производительность новой техники. (Но управлять новой техникой будет русский человек с той же ментальностью, что проклинал царя-антихриста Петра, пусть и одетый в новенькие немецкие джинсы.) Постепенно, да, экономика станет работать лучше. Но так, как «у НИХ там», на Западе — в Голландии, в Германии, в Америке, — не будет. Не следует надрывать пуповину всему народу, пытаясь во что бы то ни стало добиться от него того, на что он неспособен.

Да-да, неспособен. Русский народ — великий и талантливый народ, он способен на подвиги в войне, на сентиментальные подвиги великодушия, на благородство и самопожертвование, но медленное накопление — не его чашка чая. Не случайно так ненормально обширен в русском фольклоре цикл сказок об Иване-дураке. Вспомним скелет сказки. Иван — младший сын в крестьянской семье, сын непутевый, ленивый. В отличие от старших сыновей-тружеников, он предпочитает целый день валяться на печи. Однажды зимой он вынужден отправиться за водой к проруби. Зачерпнув воды, Иван обнаруживает в ведре щуку. Дальше вы знаете… Царская дочь, полцарства, все удовольствия…

Не случайно коллективный автор сказки — русский народ — поместил щуку в ведро дурачка и лодыря. Не в ведра работящих сыновей, хотя, несомненно, они чаще ходили за водой, чем лодырь. (Иван еще и не желает идти к счастливому случаю. На улице холод, а на печи тепло. Мать выталкивает его.) Сказка, в сущности, народное желание, воспевает, как видим, не работников (старших сыновей, фермеров, фабрикантов, это об их появлении на Руси грезят экономисты; сказка даже не удостаивает имен), не планомерно, потом и усилиями пуританское накопление богатства и благосостояния, но магическое скоробогатство. Вышел, зачерпнул, а братья будут всю жизнь трудиться и станут только зажиточными крестьянами. Восхищенно описывается сказкой анархическая наглость Ивана. Когда царь, прослышав об Иване, посылает за ним карету и придворных, старшие сыновья бледнеют от ужаса, а Иван, зевая, отсылает придворных и, лишь выспавшись, приказывает печи: «По щучьему велению, отправляйся к царю во дворец!» («И множество народу Иванова печь подавила», замечает безжалостная сказка, скорее довольная давкой народа.) Русский человек желает жить, «как у них там», но старших братьев Ивана он презирает.

Ошибочно думать, будто бы это «Советская власть отучила русского человека от работы». (Она, напротив, заманивала его в труд всеми возможными способами, расхваливая труд, как «дело чести, доблести и геройства».) Злой и очень неглупый Иван Бунин написал однажды верно и наблюдательно: «Почему немецкий крестьянин на своем ограниченном участке земли возделывает землю в пух и снимает с нее жирные урожаи, в то время как русский мужик, выйдя на край своего обширного поля, с завистью зарится на соседнее поле помещика, мечтая отнять его. Мне бы эту землю, я бы…»

Увы, и сегодня русский с завистью глядит на чужое поле брата своего, потомка Кальвина. Отнимать его он не хочет, да и не может, если бы и хотел. Зависть его, к сожалению, разделяется и поощряется сверху. И политическими деятелями, и восторженными экономистами. Однако разумна ли эта зависть? Разумно ли провоцировать советского человека к имитированию чужих импульсов и побуждений? Напрягая жилы, стоит ли гнаться сегодня за миражем свободного рынка и экономического процветания? (Да и что считать «процветанием»?) Ведь семьдесят лет бежали за миражем коммунистического общества… Может быть, каждому народу стоит жить согласно его силам и возможностям? (Рискую я робко спросить, уже предвидя, как на мое «реакционное» сомнение набрасываются, подобно некогда комсомольцам, прогрессисты.) Признаюсь, что для меня страсть к производству (даже если сегодня это модная страсть) и способность того или иного народа к бездумному труду (часто неинтересному и монотонному) не есть черты национального характера, достойные восхищения. Я не считаю русский национальный характер — несомненно более созерцательный, чем общеевропейский, — ущербным. Более того, в нем присутствует некая вневременная мудрость. Европейцы же суетны и механичны. (Извините, но это так. Я живу среди них 16 лет. И кроме меня, это заметили Герцен, Бакунин…)