Исчезнувшая сестра [litres]

Та часть Суржина, в которой я оказалась, была похожа на поселки-скороспелки 50-х годов прошлого века. Трехэтажные дома-коробки вперемешку с деревянными бараками, разбитый асфальт, сарайчики из всего, что народ тащит со свалок, – разноформатных досок, кусков фанеры, листов железа. Я пошла куда глаза глядят и добралась таким образом до квартала, где был новострой 1960–70-х годов, похожий на московские хрущобы.

У одного из подъездов сидел на корточках мужчина-азиат средних лет. Он, не отрываясь, смотрел на меня. Прямой, ничего не выражающий взгляд. Между нами было метров пятнадцать. В Москве такое расстояние стало бы препятствием для завязывания разговора с незнакомым человеком. Здесь же об этом думали иначе.

– Чего ищете? – крикнул мне мужчина.

Этот вопрос меня озадачил. И в самом деле, чего я здесь искала? Я решила в свою очередь озадачить моего внезапного собеседника.

– А вы сами как думаете? – спросила его я.

В лице мужчины ничего не изменилось. Он продолжал смотреть на меня и молчал. Я на всякий случай приостановилась, а вдруг он сейчас и правда размышляет над моим вопросом. Эта немая сцена продолжалась с минуту. В тот момент, когда я вознамерилась двинуться дальше, мужчина встал и вошел в подъезд, у которого сидел. А я пошла дальше.

До сих пор я отчетливо вижу эту сцену. И до сих пор не очень понимаю почему. Может быть, эта картинка приклеилась к мысли, доминировавшей по дороге в «Лагерь внутренней трансформации», что это последний день нормальной жизни? Мне не нравилось уже одно это слово – «лагерь». Вспоминался летний детский лагерь, в которой меня раз отправила мать. Огороженная территория, за которую нельзя было выходить, строгий режим, «линейки», обязательные коллективные мероприятия. Короче говоря, ограничение свободы. Вот и было у меня чувство, что я скоро потеряю свою свободу. Не полностью потеряю – так я не думала, потеряю что-то от нее. Но для меня и мелочь была не мелочь, если это касалось моей личной свободы.

* * *

Был еще один хорошо запомнившийся эпизод в моем бродяжничестве по Суржину. За хрущобами стояли два восьмиэтажных дома – местные небоскребы, между ними находилась детская площадка с песочницей и качелями, по бокам – лавочки с зеленой облезлой краской. Из чьей-то кухни пахло жареным, где-то через открытое окно звучало радио, где-то раздавались голоса. Это место напомнило мне двор, где я играла в детстве. И что-то во мне шевельнулось.

На детской площадке никого не было. Я подошла к одной из лавочек, села на нее и почувствовала себя спокойнее. Это был мир, похожий на тот, откуда я приехала. В памяти всплыли несколько хороших моментов из моего детства и моя молодая мать, которую я еще очень любила. Но стоило мне о ней подумать, как я вспомнила о своем обещании позвонить ей, когда приеду в «Трансформатор». Из-за задержки с автобусом я могла оказаться там поздно и пришла к мысли, что лучше будет позвонить ей прямо сейчас. Мне даже этого хотелось. И набрала ее номер.

Разговор с самого начала пошел бестолково. Я зачем-то стала распространяться о дворе, где теперь сидела, и моих воспоминаниях о детстве. Матери это оказалось неинтересно. Она перебила меня, возвращая к «Трансформатору», и стала расспрашивать, что я услышала о нем в поезде и что за люди оказались в моей группе. Я сказала, что это в основном девочки-студентки и все выглядит нормально. Она же решила, что я ее успокаиваю, и злилась на меня.

Короче говоря, Ольга Марковна была снова во мне разочарована. Свои разочарования она никогда не скрывала. Я отрезвела. Суржинский двор выглядел теперь стандартным, как миллионы дворов у многоквартирных домов советского времени, и мне стало в нем тоскливо. Разговор с матерью получался не таким, как я ожидала после нашего с ней сближения. Иначе говоря, он был таким, будто между нами вчера и не произошло никакого сближения.

Сославшись на плохую слышимость, что было неправдой, я сказала Ольге Марковне, что вряд ли смогу позвонить ей из «Трансформатора», где связь наверняка будет еще хуже, и наш следующий разговор, скорее всего, состоится лишь после моего возвращения в Москву, а это будет в среду, а то и в четверг. Затем я попрощалась с матерью и пошла дальше куда глаза глядят. Внутри непогодило, и прежде чем снова присоединиться к группе, надо было успокоиться.

Я вернулась на вокзал ко времени, когда ожидался автобус, но ретритеров там не обнаружила. Неужели моя группа уже уехала? У меня имелся мобильный телефон Тани. Я позвонила ей и услышала, что автобус прислали раньше и они только что выехали за пределы Суржина. О том, чтобы вернуться за мной, не могло быть и речи. К тому же Таня не понимала, кто я такая. Тут выяснилось, что никаких сообщений по электронной почте она от Грохова не получала. То, что Андрей не приехал, обнаружилось при перекличке в автобусе. Узнав от меня, что вместо него на ретрит еду я, Таня, ни о чем не спрашивая, приняла это к сведению. Она сказала мне, чтобы я нашла машину до поселка Вымпел и оттуда ей позвонила.