Исчезнувшая сестра [litres]

От перехода отходило несколько дорожек. Надежда пошла по направлению к секретариату, а я – в другую сторону. Мне было все равно, куда идти. В голове теперь завис темный и густой туман. Часто возникал вопрос: что это было? Я не понимала своей расслабленности на встрече с Федором. Что меня заворожило? Его голос? Синева? Везде был только синий цвет, кроме его лица. Даже накидка на Федоре была темно-синяя. Такая одноцветность может действовать на нервы.

А его рассказ… Зачем он? Какой-то клен, какой-то крестьянин… Ну да, иносказание. Он что, не понял, что мне нужно совсем другое?

В какой-то момент пришла ясная, как математическая формула, мысль: я здесь ничего не добьюсь. Мне здесь даже не узнать, действительно ли Элеонора уклоняется от встречи со мной или же мой приезд в «Трансформатор» от нее скрывают – теперь я стала думать уже и об этом. Как бы то ни было, Элеонора должна знать, в каком состоянии сейчас находится ее мать. И задуматься наконец о своей ответственности.

Я вернулась к прежнему решению: написать Элеоноре. И написать не записку, как собиралась прежде, а письмо, где выскажу ей все наболевшее. С доставкой мне поможет дядя Митя. Перед отъездом я получу обратно свой кошелек и заплачу ему, а уж он за деньги найдет способ, как передать Элеоноре мое послание. Дядя Митя – простой человек, от дополнительного заработка он не откажется.

* * *

Я пошла в свой корпус за блокнотом. Нюты в комнате не было. До обеда оставалось еще какое-то время, и я решила сразу же заняться письмом. Но так и не смогла его начать до гонга. Начало всякого письма задает его тон, я же даже не смогла выбрать верное обращение к Элеоноре. «Дорогая Эля»? Слишком тепло. «Здравствуй, Элеонора»? Слишком холодно. «Привет, сестра»? Так я это не чувствовала. «Сестрицей» я ее еще могла назвать, но написать «сестра» рука не поворачивалась.

Аппетита не было, и я решила ради письма пропустить обед. Но верные слова так и не приходили. Тогда я, взяв с собой блокнот, пошла на свежий воздух. Рядом со спальными корпусами находилась «лемниската», в просторечье – «восьмерка». Так здесь называли маршрут для медитативного хода, который был похож на цифру 8. «Лемниската» является символом бесконечности, и потому был выбран именно ее извив.

Шел обед, и на «восьмерке» никого не было. Я прошлась по ней до первой тропинки, которая отходила в сторону, и свернула на нее. Недалеко от меня послышался женский голос. Он показался мне знакомым. Было похоже, что эта женщина говорила по телефону. Я направилась к ней.

Это была Инесса. Услышав мои шаги, она оборвала разговор. Когда же она меня увидела, то с облегчением вздохнула.

– Ты меня только не выдавай, ладно?

– Как тебе удалось оставить при себе мобильник?

– А я взяла с собой два телефона. Один сдала, другой спрятала в вещах, которые взяла с собой в комнату, – объяснила Инесса. – У меня особые обстоятельства.

И у нее, значит, тоже.

Оказалось, что Инесса оставила своего девятилетнего сына с дедом. Это было в первый раз, и она беспокоилась. Я вспомнила о матери. Мое возвращение домой снова и снова откладывалось, и было бы неплохо на всякий случай дать о себе знать.

Услышав от меня, что мне тоже надо было бы позвонить домой, Инесса с готовностью протянула мне свой телефон. Я набрала номер матери, но она не взяла трубку. «Значит, Ольга Марковна куда-то ушла», – подумала я. Мне увиделся в этом хороший знак: она возвращается к жизни.

Я отдала Инессе телефон и вернулась на «восьмерку». Мне лучше думается, когда я хожу. Пару раз я прерывала свое хождение и устраивалась в стороне от «лемнискаты», чтобы снова начать послание к Элеоноре. С его первым абзацем я билась вплоть до «тихого часа», а полностью оно было готово лишь в конце дня. Я осталась довольна результатом. Письмо получилось таким, как мне хотелось.

16

Я проснулась еще в пять утра и в шесть часов была на ногах. Захотелось прогуляться, но моросило, и я пошла в шатер на медитацию. Куда еще было идти?

Вроде бы думать теперь было не о чем – письмо написано, и я знала, что стану делать дальше. Но голову было не остановить. То одна мыслишка, то другая проносились в ней со скоростью ветра, и, как это бывает в ветреный день, поднимался вверх всякий мусор: клочки каких-то воспоминаний, ошметки прежних соображений, эмоциональные отходы предыдущих дней, остатки обид и разочарований в самой себе. До завтрака я так и не досидела.

План на сегодняшний день был прост. Дождаться, когда откроется секретариат, отправиться туда, чтобы выписаться, – это было нужно для получения багажа, и из секретариата прямиком двинуть в камеру хранения. Сегодня должен был дежурить дядя Митя. После того как он выдаст мне мои вещи, я собиралась договориться с ним о доставке моего письма Элеоноре и трансфере в Суржин.