Исчезнувшая страна

– Ай да Лида! Так Кравченко жила у них?

– Да, около года. Лида упросила отца, и он взял Кравченко в банк. Но взял с условием, что она не претендует на общежитие. Он, конечно, считал, что Кравченко дурно влияет на Лиду, а дать ей общежитие значило поставить на квартирный учет. Этого-то и он и не желал – дать ей шанс остаться в городе. Теперь вообрази, как он злился, когда выяснилось, что он себе же сделал хуже: даже он не посмел выставить на улицу девчонку, которую лишил крыши над головой. Конечно, он ее выжил – но год ему пришлось терпеть, и поводом послужила какая-то сплетня. Не знаю, что у них там вышло, обе, Лида и Кравченко, об этом не распространялись. Просто настал день, когда Кравченко собрала вещи и перебралась на квартиру на Салтовке.

– С этого ей надо было начинать. Впрочем, это на нее похоже – год просидеть на шее у чужих.

– Ты так думаешь? Да знаешь ли ты, что у Кравченко в Новочеркасске мать и сестра с братом, школьники? Знаешь ли ты, что, живя у Голышевых, она экономила каждый рубль, и отсылала им? Голышевы были ее спасением, а за ту конуру на Салтовке с нее драли полсотни в месяц. Это при ее ста рублях. Если бы только это! Хозяин – таксист. Через неделю начал к ней клеиться. Раз вломился пьяный, выкручивал ей руки, наставил синяков. Вот тогда Лида привела ее ко мне. Я позвонил Борьке Полихронову, мы съездили на огонек к таксисту и вправили ему мозги.

– Что, Боря тоже бил?

– Меня там было достаточно. Таксист, ясное дело, обходил ее за квартал. Но через полгода, когда задаток кончился, явился с участковым и выставил ее вещи на лестницу. Тут Лида снова привела ее ко мне – а что я мог? Попробуй снять не то что квартиру – комнату или угол в феврале. Это не Москва, где полгорода живет с того, что сдает квартиры. Ее чемодан я оставил у родителей, а сам свел ее к адвокату. Тот быстренько растолковал ей, что как молодой специалист она имеет право на общежитие и может получить его хоть через суд. К счастью, до суда не дошло. Восстановила против себя банк, и только.

– Что-то я не пойму. Ей дали общежитие или не дали?

– Дали. То-то и оно, что дали. Только она отказалась от него. Из-за Толика. Толик. Ты, может, видел, шился с ней такой лысый модернист в велюровом пиджаке и в очках в стальной оправе? Он всем говорил, что он художник, и Кравченко с ним жила. Я поинтересовался у парней: отчислили его с пятого курса архитектурного. Еще мне сказали, что всем его художествам цена грош, но тут я пас – ни черта в этом не понимаю. Заколачивал он здорово, это да. Разъезжал по колхозам и малевал стенды с передовиками и коровами. А еще расписывал картинками ясли и детские сады. Они еще студентами промышляли этим: Толик и его дружок. Сваливали в середине семестра недели на две-три, как шабашники. Раз, когда они голосовали на дороге, напарника сбил грузовик. Толик увидел, что из товарища дух вон, сам перепугался до смерти и примчался в город. Он так струхнул, что не сообразил – паспорт его остался у убитого напарника. Ну, началось следствие, Толику – бумагу в институт. Пришить ему ничего не могли: с этой колхозной живописью всё было законно. Его только отчислили без права восстановления, и паспорт его как в воду канул. Другой первым же паровозом укатил бы домой – выправлять новый паспорт, но Толик покрутился и смекнул: без паспорта не так уж плохо, есть положительные моменты. С военным билетом, к примеру, не регистрируют в ЗАГСе, а для художника это уже кое-что. Мать мне сказала как-то, что для женщины любовь – ничто в сравнении с тем, когда в ней по-настоящему нуждаются. Но даже такое счастье выпадало Кравченко нечасто – месяца два-три в году. Остальное время Толик был в разъездах. Марина с Лидой всё гадали, куда он тратит заработанные деньги, пока я не посоветовал им расспросить официантов из прибалтийских кабаков. Короче, таксист выгнал Кравченко, банк предложил ей общежитие – и тут она потребовала, чтобы ее вселили вместе с Толиком.

– Какая глупость!