Исчезнувшие близнецы

Те немногие из нас, кто вернулся после войны, столкнулись лицом к лицу с городом, в котором более десяти лет насаждали и поддерживали нацистскую пропаганду. Многие винили в развязывании войны евреев. Они даже считали, что война – это попытка Гитлера избавить Европу от еврейской чумы. Пропагандистская машина Геббельса работала очень эффективно. Я не утверждаю, что так думали все, конечно, были исключения, но чаще всего жители польских городов неприязненно относились к выжившим после войны узникам. И мне, и Давиду было ясно, что нам здесь не рады и что мы не сможем влиться в жизнь нееврейского Хшанува.

У Давида была мастерская, но он не мог конкурировать с ателье на противоположном конце площади, которым владел католик. Денег не хватало. Не знаю, как он их зарабатывал, – наверное, я и не хотела знать. Давид стал заниматься контрабандой сигарет.

– Шутите? Он был контрабандистом?

Лена засмеялась и, забавно смутившись, зажала рот рукой.

– Да. Мой муж был пиратом. Он уходил глубокой ночью, встречался с кем-то, а возвращался с пачками сигарет. Потом продавал их русским и по всему городу. Он зарабатывал достаточно, чтобы мы не нуждались, но мы оба понимали, что в Хшануве для нас жизни нет.

Польша стала сателлитом СССР, страной за «железным занавесом», и Сталин назначил министров в правительство. Они тоже на дух не выносили евреев. Коммунизм и антисемитизм, который скрывался под этой личиной, заставили нас задуматься над эмиграцией в другую страну. Брат Давида еще до войны эмигрировал в Нью-Йорк, а сейчас жил в Чикаго. Мы решили ехать к нему, но нужна была виза, а в 1945 году получить ее было невозможно.

В течение нескольких лет западные страны установили строгие квоты на эмиграцию, особенно для евреев. После войны Великобритания, Канада и США продолжали устанавливать эмиграционные квоты для беженцев из Европы и не спешили их пересматривать. Давид решил, что самый быстрый способ попасть в Америку – оказаться в лагере перемещенных лиц, а уже потом получать визу.

– Поверить не могу, что вы захотели попасть в очередной лагерь!

– Так мы и попали в Америку. Если бы мы остались в Хшануве, мы бы застряли в недружелюбном городе за «железным занавесом». Выбора у нас не было. К такому же выводу пришло еще двести пятьдесят тысяч евреев.

В конце войны в мае 1945 по всей Европе бродило от семи до восьми миллионов перемещенных лиц. Полтора миллиона из них – немецкие солдаты. К июлю число перемещенных лиц сократилось до четырех миллионов. К сентябрю остался только миллион тех, кто не вернулся на родину. Но из этого миллиона – двести пятьдесят тысяч были евреи, которым некуда было идти, по тем самым причинам, которые я только что объяснила. Мы не подлежали репатриации. Мы называли себя Sh’erit ha-Pletah – «уцелевшие».

Чтобы уладить проблему беженцев, страны-союзники создали в оккупированных ими странах – Германии, Австрии и Италии – лагеря. Строились небольшие города, общины, где мы могли бы пожить, пока не найдем дом. Существовали британские, французские и американские лагеря. Давид навел справки и решил, что нам следует ехать в Форенвальд в американскую зону. Лагерь находился к югу от Мюнхена, у подножия Австрийских Альп. Мы поездом собирались добраться до Вены, потом поехать в Мюнхен, оттуда в Форенвальд, но перед отъездом у меня оставалось еще одно важное дело.

Я попросила Давида найти мне лошадь с телегой, чтобы съездить в Освенцим.

– Ты с ума сошла! – воскликнул он. – Зачем возвращаться в этот ад?

– Отвези меня в Освенцим. Я хочу взглянуть на него глазами свободного человека.

Стоял октябрь, уже листья желтели. Мы проехали двадцать километров до Освенцима. Холмы Силезии утопали в оранжевом, желтом, красном и коричневом. Ехать среди холмов, не боясь, что тебя схватят или убьют… Тяжело было поверить, что этот пасторальный пейзаж всего девять месяцев назад был театром войны. Мы въехали в буферную зону Освенцима. Забор с колючей проволокой был на месте, и мы проследовали вдоль железнодорожного полотна прямо до главных ворот. Жуткая надпись «Arbeit macht frei» продолжала оставаться над входом.

Я соскочила с телеги и вошла в пустой лагерь. Все казалось каким-то нереальным. Больше я не испытывала здесь страха. Во многих смыслах было достаточно знать, что немцы разбиты, а их жестокому правлению положен конец. Божья благодать… Я медленно прошлась по Освенциму, потом направилась в Биркенау. Сейчас места зверств были пусты. Из огромного количества пыточных камер уцелели только четыре кирпичных дымохода, напоминая о том зле, которое здесь когда-то царило. Я показала Давиду барак, где подружилась с Хаей. Показала кухню, где я работала. Я попрощалась с прошлым. Закрыла эту книгу и больше туда не возвращалась.

На следующий же день мы собрали чемоданы и уехали в Форенвальд.

Глава сорок шестая