Исчезнувший оазис

Пять лет завязки коту под хвост. В первый год его, конечно, тянуло напиться, но одна знакомая помогла ему выпутаться. Лишь благодаря ей он не сошел с колеи, сумел собрать свою жизнь по осколкам, как Алан Пич — древний горшок.

Пять лет он не брал в рот спиртного, и вот опять. Но ему было уже все равно. Слишком много сразу навалилось: сначала девочка, потом Гильф, Дахла, «Пожар в пустыне», а теперь еще и Фадави. Нет, больше этого не вынести!

Флин снова наполнил и осушил стакан, потом приложился к бутылке, затуманенным взглядом шаря по комнате.

На глаза ему попадались самые разные вещи: шарф болельщика «Аль-Ахли», томик «Культа Ра» Стивена Квирка, осколок золотистого ливийского тектита — природного стекла из пустыни. Наконец в его поле зрения очутилась фотография с кофейного столика, снимок молодой женщины — светловолосой, загорелой, смеющейся. На ней были зеркальные очки и поношенная замшевая куртка, а за ее спиной расстилалась пустыня, ровная, как стол, и только вдалеке виднелся дюнный гребень, похожий на спину кита. Флин посмотрел на фотографию, глотнул из бутылки и отвел было взгляд, но тут же снова уставился на фотографию. На его лице появилось болезненно-виноватое выражение, как будто он попался на том, чего обещал больше не делать. Прошло пять секунд. Десять, двадцать. Наконец Флин с натужным хрипом заставил себя встать и неуверенными шажками, словно проталкиваясь сквозь невидимую преграду, направился к окну. Он открыл ставни и швырнул недопитую бутылку в темноту. Раздался звон разбитого стекла.

— Алекс, — пробормотал Флин. — Алекс, что я наделал?!

* * *

Сай Энглтон промокнул лоб платком («Ну и пекло в этом городе!») и заказал еще кока-колы. Все в кафе пили красный чай-каркаде или тягучий черный кофе, но Энглтон к ним не притрагивался. За двадцать лет службы его не раз заносило в такие края — на Средний Восток, на Дальний Восток, в Африку, — и всюду он следовал одному правилу: пить только то, что хранится закупоренным. Коллеги смеялись над ним, называли параноиком, только последним смеялся обычно он, когда их всех крючило от пищевого отравления. Если не пить из бутылок и банок, неделю просидишь в сортире. А ел он только то, что готовили американцы, — таков был его жизненный принцип.

Принесли газировку. Энглтон откупорил ее и сделал глоток, глядя, как легко мальчишка-официант петляет между столиками, восхищаясь его узкими бедрами и мускулистыми плечами. Он еще раз глотнул и отвернулся. Насущные проблемы не ждали.

Последний вечер прошел содержательно, весьма содержательно. В глубине души Энглтон спрашивал себя, не перегнул ли палку в баре, когда намекнул Броди о Гильф-эль-Кебире, но тут же решил, что риск был оправдан. В таких делах порой надо доверять чутью. А его чутье говорило, что Броди мог себя выдать. И выдал. Он что-то знал, как пить дать. Небрежно оброненное слово, случайно сказанная фраза — Энглтон любил работать именно так, составлять общую картину из крупиц, выуживать факты из словесного мусора. За это ему и платили, за это и доверяли задания подобного сорта.

После бара он проследил за археологом до самой квартиры, поболтал со старым уборщиком. Тот явно недолюбливал англичанина, на чем Энглтон и сыграл: втерся в доверие, подсунул денег. Глядишь — окупится в следующий раз, когда он решит наведаться к Броди в квартиру, что случится довольно скоро. Да уж, вечер удался. Слово за слово — глядишь, и все будет как на ладони.

Энглтон глотнул еще колы и оглядел посетителей кафе: сплошь мужчины — кто потягивает кальян, кто играет в домино. Мальчик-официант снова прошел мимо, и Энглтон проводил его взглядом, смакуя воображаемые влажные, липкие объятия…

Он ухмыльнулся и прогнал эти мысли, потом бросил деньги на столик и вышел на улицу. Нужды нуждами, но потакать им в таких местах совсем незачем. Вот закончится дело, тогда, в Штатах, — может быть. Пока что приходилось довольствоваться воображением и руками.

Таков был его жизненный принцип: не пить местную воду, не есть местную еду и, что превыше всего, не таскать местных в постель, как бы ни хотелось.

Фрея приземлилась в Каирском международном аэропорту в восемь утра по местному времени. У выхода ее ждала Молли Кирнан, приятельница Алекс, — та самая, что позапрошлой ночью сообщила о смерти сестры.

Молли оказалась седеющей блондинкой лет шестидесяти, прилично одетая, в удобных туфлях, с золотым крестиком на шее. Она обняла Фрею, прошептала слова сочувствия и, взяв гостью под руку, проводила ее из международного терминала в междугородний — на самолет до Дахлы. Там Алекс жила в последние годы, и там завтра должны были состояться ее похороны.

— Может, задержитесь в Каире? — предложила Молли по пути. — Переночуете у меня, а завтра вместе вылетим…

Фрея вежливо отказалась, объяснив, что хочет побыстрее добраться на юг, в одиночестве попрощаться с сестрой перед похоронами.