Ищем человека: Социологические очерки. 2000–2005

Вопрос в том, как соотносятся партикуляристские и универсалистские координаты человека в различных общественных системах. Если в традиционных обществах и их современных аналогах доминируют первые (хорошо и правильно то, что полезно «своим» [44] ), то в обществах, которые признаны как цивилизованные, доминируют «универсалии», а отношения «по свойскости» кажутся оттесненными на обочину. Но это слишком упрощенная картина. Идентификация со «своим» государством, «своей» группой (в том числе этнической), «своей» фирмой сохраняется – в разных формах и пропорциях – повсеместно и играет достаточно важную роль в процессах социализации и социального контроля, особенно в условиях социальной мобилизации. Одно из важнейших условий сохранения такого сочетания – участие критического компонента в самом комплексе идентификации. Его смысл достаточно точно выражен известной английской поговоркой: «Права она или не права, но это моя страна». Тем самым допускается, что «свое» может быть неправым, скверным, заслуживающим осуждения. Самый искренний патриотизм мог быть и резко критическим по отношению к порядкам, властям, традициям собственного отечества, что и демонстрировали, между прочим, все российские мыслители – от Чаадаева до славянофилов и революционеров далекого XIX века.

Этой сложности не знал примитивный традиционализм и не допускали неотрадиционалистские системы советского типа. «Свое» непременно означало «самое лучшее», «наше» считалось заведомо выше всего «чужого» (в ироническом варианте – «наши больные – самые здоровые в мире»); даже осторожное сомнение в этом становилось криминалом. И именно поэтому критические удары «гласности» оказались для советского общества столь болезненными и разрушительными. (Примечательно, что новейшие попытки консолидировать общество строятся по старой модели «докритического» патриотизма, под лозунгами возврата к достойному прошлому и т. п.)

Функции социальной идентификации можно рассматривать с двух сторон: идентифицируясь с какой-то социальной общностью или организацией, человек символически и эмоционально «осваивает» ее, в то же время эта общность (например, государственная) «присваивает» человека, притом далеко не символически. Человек ищет защиты и заботы хотя бы и символической (в свою очередь, демонстрируя готовность отстаивать «свою» общность).

Проблема «негативной идентификации»

Категория «негативная идентификация», обстоятельно рассмотренная Л. Гудковым на актуальном материале последних лет [45] , у некоторых специалистов (например, у В. Ядова) вызывает сомнения. Между тем накопленные данные, как представляется, дают все основания для выяснения возможности и функций этого феномена.

Компонент социального самоопределения через противопоставление, отторжение некоего «иного», «чужого», «не-своего», видимо, присущ любому идентификационному акту наряду с более или менее эксплицитным утверждением позитивных индикаторов «своего». Но в определенных ситуациях (конфликта, фобии) приоритетное или даже исключительное значение приобретают именно эти компоненты. В конфликтах разных уровней (от бытовых, меж-групповых до межгосударственных) происходит консолидация и, соответственно, самоотождествление противостоящих сил на «негативной» основе противостояния, противоборства. Если при этом и выдвигаются «позитивные» общие символы, лозунги, то они чаще всего имеют вторичное значение, поскольку в одном стане оказываются разнородные силы или группы, объединяемые лишь «общей» ненавистью к противнику или «общим» страхом перед ним. Так строились (и потому, кстати, были неустойчивыми) межгосударственные военные коалиции с древних времен до мировых войн.

Принципиальной особенностью советского общества было демонстративное противостояние «враждебному окружению», а точнее, всему остальному миру. Притом, как известно, на всех фронтах – от государственной политики до культуры, науки, человеческих контактов и пр. С младых ногтей человек формировался на основе воинственного и примитивного противопоставления «советского» мира всему остальному. Весьма разветвленная сеть идеологических обоснований лишь оправдывала такую ситуацию, стимулируя постоянную демонстративную (далеко не всегда эффективную, что показал опыт последней мировой войны) мобилизацию против реальных, потенциальных или воображаемых врагов. Эту традицию в значительной мере наследует российское постсоветское общество, не сформировавшее собственных механизмов национально-государственной идентификации. Сравнение общественных настроений в условиях двух чеченских военных кампаний позволяет видеть, насколько характерная для второй из них негативная, подкрепляемая общим страхом мобилизация (против предполагаемых террористов, бандитов и т. д.) эффективнее, чем «позитивная» мобилизация первой кампании (за сохранение конституционного порядка и целостности государства).

Кризис социальной идентификации: параметры и механизмы