Ищем человека: Социологические очерки. 2000–2005

Согласно другому опросу, проведенному в США в те же дни, в качестве причин ненависти террористов к Америке назывались «демократия и свобода» (26 %), поддержка Израиля (22 %), ценности и образ жизни американцев (20 %), экономическое влияние США на Ближнем Востоке (11 %) (Harris Poll, октябрь 2001 года). В те же дни 32 % американцев высказались за то, чтобы ослабить связи с Израилем, чтобы уменьшить опасность террористических нападений на США, 50 % с этим не согласились (Newsweek Poll, 13–14 сентября 2001 года).

Между тем в Пакистане при распределении мнений о том, кто несет ответственность за нападение на США, прежде всего называется Израиль (48 %), далее сами американцы (25 %), заметно реже – Усама бен Ладен (12 %) и палестинцы (10 %) (Gallup Pakistan, 11–12 октября 2001 года, опрос городского населения в четырех провинциях). Примечательно при этом, что хотя чуть больше половины (51 % опрошенных) пакистанцев одобряют поддержку США со стороны президента П. Мушараффа, для 82 % Бен Ладен – муджахеддин, т. е. героический воин, и только для 6 % – террорист. Вероятно, подобное распределение мнений присуще населению многих мусульманских стран, особенно тех, в которых существуют явные различия между позициями политической элиты, вынужденной считаться с существующей расстановкой сил в мире, и воинственно настроенной контр-элиты, имеющей массовую поддержку. (К сожалению, результаты большого опроса в 12 таких странах, проведенного осенью 2001 года американским Gallup, недоступны для исследования и публикаций.)

Строгое сравнение данных, полученных в разных концах света, конечно, невозможно, тем более что и вопросы ставятся неодинаково. Но общую направленность результатов сопоставить все же можно. Ситуация напоминает известную притчу о слепых, которые с разных сторон ощупывают слона, – у каждого свои представления о предмете.

На деле, разумеется, каждая сторона (или группа «зрителей») рассматривает события в свете собственных стереотипов восприятия; если же иметь в виду не просто «рядовых» зрителей, а власть и силу имущих, то в их публично выраженных оценках неминуемо присутствуют и собственные интересы. Как видно из приведенных выше данных, «израильский» фактор незаметен в представлениях россиян (благо на него давно «не нажимают» власть и массовая пресса), но весьма важен во мнениях американцев и преобладает в мусульманской стране, даже такой образцово «умеренной», как сегодняшний Пакистан.

Как правило, общественное мнение в разных странах, поддерживаемое традицией, формируемое под влиянием массмедиа и полит-рекламы, обладает большим запасом инерции, поэтому оно служит удобным проводником для возвращения ситуации «на круги своя», к привычным пристрастиям и стереотипам.

После анонимного удара и сентября в некотором смысле в роли «зрителей» оказались практически все, в том числе и американская администрация, озабоченная тем, как будут восприняты (прежде всего в собственном населении) ее ответные действия. Даже неуловимый бен Ладен (или те, кто делает заявления от его имени) выдержал паузу, прежде чем заявить о своем отношении к событию. Несколько позже начался уже торг со многими участниками по поводу условий и цены «вторичных» действий (ответных, побочных, искусственно привязанных к акции террористов и т. п.). Так, П. Мушарафф очевидно пытался – возможно, для ослабления радикально-исламистской оппозиции – в обмен на поддержку США получить что-то вроде признания своих претензий на Кашмир. Примеры из области российско-американских отношений вполне очевидны.

Заслуживает внимания еще один аспект «зрительской» модели рассмотрения «постсентябрьского» развития мировых событий. Как отмечалось, «актеры» и «зрители» влияют друг на друга, могут и меняться местами. Но барьер между этими ролевыми позициями всегда в каком-то виде сохраняется. Та рутинизация «антитеррористической» коалиции, о которой говорилось выше, означает неумолимое превращение соучастников в зрителей, более или менее симпатизирующих реально действующим силам (США и Англии). Но можно ли предположить, что подобный процесс происходит и «на другой стороне», т. е. среди поддержавших или одобривших теракт и сентября? Очевидно, что никакого явного, даже декларативного «единого фронта» исламских, арабских, радикально-воинственных сил не существовало никогда. Близость настроений не означает единства сил, в том числе и внутри соответствующих стран. Массовые «аплодисменты» террористам, которые были слышны в прошлом сентябре, еще нельзя считать знаком реального антизападного, антиамериканского единения. Поскольку политическая и экономическая элита в мусульманских странах вынуждена – по крайней мере, частично – принимать во внимание связи с развитыми странами Запада, хотя бы для продажи нефти, она сейчас отказывается от открытой поддержки наиболее воинственных настроений.

Выбор Путина

Отвечая в сентябре 2001 года (N=400 человек) на вопрос, что в первую очередь повлияло на решение В. Путина о поддержке американской позиции, 35 % опрошенных москвичей назвали представление о том, что теракты в США «направлены против всей современной цивилизации», 10 % – расчет на решение экономических проблем (долги, тарифы), но чаще всего (44 %) упоминалась надежда на прекращение западной критики действий российских войск в Чечне.

Можно предположить, что для В. Путина выражение безоговорочной поддержки американских властей явилось не столько непосредственной эмоциональной реакцией на события, сколько средством укрепить позиции России в мире и свои собственные позиции в сообществе мировых лидеров (в G8). И в то же время – способом добиться от США и других западных стран если не одобрения своей чеченской политики, то ее признания в рамках общей борьбы против исламского терроризма.

Позиция В. Путина получает очень широкую поддержку в общественном мнении российских граждан: в августе 2002 года 77 % опрошенных сочли, что В. Путин поступил правильно («определенно» или «скорее»), полностью поддержав действия США под флагом борьбы с терроризмом. Однако, как видно из ряда опросных данных, такая поддержка сопровождается рядом оговорок.

Уже осенью 2001 года опрошенные стали отмечать различия в позициях президента, других официальных лиц и – что кажется особенно странным на первый взгляд – средств массовой информации. К этому стоит добавить, что общественное мнение явно ощутило различия в оценках ситуации, исходящих из разных источников. Так, 46 % опрошенных в октябре 2001 года, считали, что американскую военную операцию поддерживает В. Путин, 35 % – что ее поддерживают и другие официальные лица в России, 29 % – что такую поддержку выражают и российские СМИ. Пока можно лишь гадать, является ли эта разница результатом продуманного разделения функций между различными центрами власти и влияния, или перед нами конфликт разных позиций внутри российской элиты, возможно, между разными группами давления на президента или между президентом и какой-то (военной, например) частью его собственного окружения.

С конца 2001 года широкое распространение получили суждения о том, что В. Путин пошел на неоправданно большие уступки США, что в антитеррористической коалиции Россия оказалась в арьергарде, в подчиненном положении. Судя по некоторым публикациям, примерно в конце 2001 года В. Путину пришлось столкнуться с сопротивлением своей декларативно проамериканской политике со стороны каких-то групп правящей элиты, возможно, и военных деятелей. С попытками «охладить» отношения с США и оказать какой-то нажим на политику, с которой связал себя В. Путин, связаны активизация «шпионских» процессов в различных городах, серия официальных нападок на действия американских дипломатов в России, наконец, истерическая антиамериканская кампания вокруг зимней Олимпиады и куриных «окорочков». Не только по тону, но и по стилю, по своей организованности эта кампания, оказавшая сильное – и все еще частично сохраняющееся – воздействие на общественное мнение, как будто воспроизводила худшие образцы времен холодной войны.

Яростная кампания нападок российских политиков и массмедиа на американскую политику в отношении России как будто прекратилась в марте 2002 года, после призыва В. Путина к сдержанности (что, кстати, подкрепляет предположение об организованном характере всей истерии). Остался, однако, довольно густой осадок – готовность к новым пароксизмам воинствующего противостояния, готовые стереотипы языка и стиля, даже готовые сюжеты (те же «окорочка», импорт которых не дает покоя ни московскому мэру, ни общественному мнению в России). Назревающая конфронтация позиций вокруг Ирака, по всей видимости, даст новую почву для возвращения к тому же стилю политических настроений.

Российские демократы немедленно поддержали «американский поворот» В. Путина, видя в нем желанный шаг к демократизации общества по европейско-американским образцам. Скоро стало ясно, что этот шаг имеет несколько иное направление. Заявленное единство российского президента с американским в антитеррористической операции создало впечатление значительного укрепления международного авторитета России, а именно это поле деятельности В. Путина в последние годы представляется общественному мнению наиболее успешным. Обозначившийся рост показателей одобрения деятельности В. Путина был использован президентом и его окружением для укрепления собственных политических и парламентских позиций. В данном случае от неудач коммунистов в парламентских «играх» выиграли отнюдь не демократы, а пропрезидентский чиновнический «центр».

В некоторых комментариях политика В. Путина после и сентября 2001 года сравнивается с вынужденным поворотом Сталина к союзу с западными демократиями после 22 июня 1941 года. Определенная аналогия здесь просматривается, хотя и с большими оговорками. У Сталина в тот момент просто не было иного выбора, иного способа спасти собственную власть, кроме как обратиться к военному союзу с западными противниками Гитлера. И во время войны, и сразу же после нее сталинское руководство использовало самые жестокие меры, чтобы не допустить западного демократического влияния на советское общество, особенно на интеллигенцию и молодежь; для этого использовались идеологические кампании, репрессии, технические и политические конструкции «железного занавеса». Вынужденный обстоятельствами кратковременный союз закономерно уступил место длительной холодной войне.

У Путина и его команды был иной выбор и иные риски. Можно было либо участвовать в коалиции во главе с США или остаться в стороне от нее, третьего варианта не существовало. Первый вариант обещал выигрыш в политическом и личном престиже, давал какие-то надежды на облегчение внешних финансовых обязательств, наконец, на уже упоминавшееся изменение оценок чеченской кампании. Второй вариант мог принести только проигрыши – международную изоляцию и, возможно, усиление традиционных антизападных сил (коммунистической оппозиции) в самой России.

Положение В. Путина побудило, даже вынудило его избрать и использовать в своих интересах первый вариант. Но вынужденное внешнеполитическое сближение с Соединенными Штатами используется нынешней правящей элитой России как некое прикрытие для того, чтобы сдержать или ограничить формирование «западных» политических моделей в стране [13] .