Ищите женщину

…Дисней наверняка создавал своих мультяшных бабушек, глядя на Марию Илларионовну. Обаятельна и похожа до безумия. Маленькие круглые очочки, нос пуговкой, кудряшки-букли, и вся такая пышная и сдобная. Ну ничего российского. Впрочем, она родом из Литвы. А вот Александр Петрович — этакая русская оглобля, худой, узкоплечий, сутулый от возраста — ему восьмой десяток. У нее чувствуется акцент, а у него — поразительно чистый русский язык, от которого мы со своей журналистской сленговой солянкой как-то отвыкаем.

Гостеприимство исключительно русское. Заговорили о Заславском. Крокус-он: «Милейший, обаятельнейший человек!» Крокус-она: «Ах, Савелий Прохорович! Добрейший, умнейший…» Так в чем же дело? Принципиален до абсурда! Когда-то не сошлись во мнениях — и все! Словом, Иван Иванович и Иван Никифорович, незабвенные! Но без гоголевской подлости по отношению друг к другу, просто утеряны отношения. Как это мило!

При упоминании ФБР мистер Крокус помрачнел. Мадам тактично вышла на кухню. У них чудный маленький домик на окраине Бостона с видом на Массачусетский залив, да, в общем, на Атлантику. На весь мир. Четыре комнаты внизу, одна для гостя. Детей нет, одинокие старики. Наверно, поэтому они с такой бережной нежностью относятся к своему уюту, покою, старости, друг к другу…

История Игоря и Шурки, как звал отец Крокуса, а познакомились они еще в оттепельные шестидесятые, во время диспута физиков с лириками, проходившего в Центральном Доме работников искусств, что напротив Лубянки, началась, как видно из преамбулы, в Москве, а закончилась в Нью-Йорке. Крокусу повезло больше. Он занимался той наукой, у которой, по убеждению властей предержащих, не было будущего. Потому и его прощание с родиной не было растянуто этой властью на долгие месяцы, если не на годы. Как, например, у Красновского.

Что же касается последнего, то его непредсказуемое появление в Штатах, после встречи со старым товарищем, оказалось не только предсказуемым, а, более того, результатом победы определенных антикоммунистических сил. Но, главным образом, искусно подготовленного мирового общественного мнения. Ни для кого на Западе уже не представляла секрета прежняя «закрытая» деятельность того же академика Сахарова. А борьба этого мужественного человека практически в одиночку против гигантской государственной машины вообще не могла не вызывать восхищения. И ясно было, что все репрессии против ученого проистекали от боязни. Красновского же никто не боялся: не та фигура, резонанс не тот, и вообще… Поэтому и завалившийся советский полковник был дороже какого-то там физика, пилившего лес.

То, чего не могли или не хотели оценить советские органы, достаточно быстро и хорошо поняли ребята из Лэнгли. Платить надо за все — уж это досконально знала российская эмиграция. Но… выступления бывшего советского ученого, познавшего всю прелесть застенков КГБ, записанные на радио, почему-то особой погоды не сделали. Раз, другой — реакция идеологического противника весьма скупая. И тогда спасенного ученого было решено использовать по его прямому назначению.

Определенную роль в этом сыграл и Крокус, познакомивший Игоря с Романом Штейном, руководителем сверхсекретной, как выражались в ту пору, разработки ядерного оружия нового поколения в рамках проекта «Лонг-Айленд». Весьма пожилой физик, чьи работы в области управления термоядерными реакциями были удостоены Нобелевской премии, после нескольких бесед с Красновским, невольно напомнившим ему собственную молодость, детство, проведенное в Киеве с родителями, вовремя покинувшими Украину в свирепые двадцатые годы, расчувствовался и пригласил Игоря на работу в свой коллектив. Короткое, но весьма плодотворное время проработал в «Лонг-Айленде» и Крокус, чем, в общем, и обеспечил себе спокойную и безбедную старость.