Ищите женщину

Читать все подряд не было никакой возможности. Отчаянные вопли влюбленного физика изобиловали такими эпитетами, которые не приснились бы десятку самых замечательных графоманов. Любовная тоска перемежалась отчаянными проклятиями в адрес неверной богини. Местами автор впадал в такую экзальтацию, что Турецкий терял уверенность: да полноте, физик ли все это сочинял?! Сам он эту породу людей считал заведомыми сухарями, ничем, кроме формул, не интересующимися. А известные споры в шестидесятых между физиками и лириками вообще называл откровенной бредятиной, хотя сам в них, естественно, не мог участвовать – по малолетству. Словом, его точка зрения была тоже расхожей, как и любая противоположная.

Наконец он понял: экзальтация Красновского была не наигранная, а вполне естественная для него. Просто такой человек. Наверно, талантливый в науке, а в жизни – восторженное и обидчивое дитя, во всем взыскующее истины. От этого у него и протесты, и диссидентство, и в то же время совершенно непонятная покорность судьбе, а то вдруг бунтарство… Он, видимо, никогда не хитрил, ни под кого не подлаживался, был искренним во всем.

Но все равно эти литературные изыски действовали на нервы. Не Лев, поди, Николаевич! Да и сюжетец, прямо надо сказать…

Поэтому Турецкий старался не сильно раздражаться, к чему его подталкивал и почерк «писателя», а выбирать необходимую для дела информацию. Тонущую среди эмоций и пейзажей.

"…Меня встретил профессор Вышковский и выразил сожаление по поводу несвоевременного отъезда Николая Ивановича в отпуск. Он замечательный человек, в нашем ВАКе его бы попросту выставили на посмешище. Надо ж такое сочинить! «Особенности экономических моделей стран третьего мира на этапе перехода от социализма к рыночному капитализму». И он читает лекции по всему миру. И всем, оказывается, интересно. Так вот, зачем же Брутков не вовремя оставил стены института? Ведь экономическая группа, при поддержке самого Леонтьева, намерена выдвигать Николая Ивановича на пост директора. Михайлов, со своей беспричинной жесткостью и полной несамокритичностью, не устраивал практически большинство штатных и нештатных работников института.

Должен заметить Bpropos, что разговоры на эту тему уже были. Но Брутков почему-то старался в них не участвовать. Я понимаю, щепетильность ученого! Да, но из-за этого не должна гибнуть идея.

А идея такова, что частный институт, являющийся духовным достоянием прежде всего российского общества, не должен становиться вотчиной человека, страдающего чрезмерными амбициями личного свойства. На этом уровне Брутков с его взвешенными рекомендациями и способностью к компромиссам был бы гораздо полезнее для общего дела. Да и у Рюрика Алексеевича ведь никто не собирается отнимать власть. Есть направления деятельности, в которых он чувствует себя словно рыба в воде, вот и пусть старается дальше на благо новой России. А что белого коня до сих пор никто не предлагает ему для триумфального въезда в Первопрестольную, так известно: за спрос денег не берут. Знать, не по чину.

Но я уже принял приглашение Николая Ивановича и еду к нему в «Медвежий угол», как он назвал свое бунгало у озера Шамплейн, в штате Нью-Йорк. Я уговорю его не конфронтировать с Михайловым, а с нашей общей помощью найти золотую середину деловых взаимоотношений, оставив за Рюриком, раз он настаивает, международную сферу.

Очень было мне лестно, хотя и странно слышать от Вышковского, что на группе рассматривалась, оказывается, и моя кандидатура на кресло заместителя Бруткова. Вот уж никак не могу представить себя в подобной роли. Никогда ж никем не руководил! Кроме самого себя, разумеется. А у «старика» вопрос подчинения никогда не поднимался вообще. Вот Истина в своем первозданном значении! Зачем же он ей, зачем?!"

Дальше снова пошли эмоции. О предательстве Ирины. Их было достаточно для того, чтобы заснуть, если читать все подряд. Турецкий листал, бегло просматривая страницы – тоже своеобразный дневник путешественника. Во времени. Подумал, как, однако, похожи отец с сыном – и не только почерком, от которого тошнит, но и манерой общения с читателем, в котором каждый из авторов видит прежде всего свое собственное зеркальное отражение. Вот он наконец приехал. Все. Следующая запись пошла, вероятно, спустя некоторое время, когда улеглись первые волнения по поводу случившейся трагедии.

"…Я не могу писать. Просто заставляю себя, чтобы после не упустить деталей. А все происшедшее выглядит как какой-то невероятный рассказ из времен Фенимора Купера…