Ищу комиссара

Тот, к кому он обращался, хоть и сидел за общим столом, был совершенно неприметен среди собравшихся офицеров, вернее, если чем и выделялся, то именно своей неприметностью. Это был невысокий, чтобы не сказать маленький, очень щуплый на вид младший лейтенант в очках с золотой оправой, лет 22–23, судя по его курносому, в веснушках мальчишескому лицу. Лет ему добавляла форма, без нее он походил бы на десятиклассника-отличника или на старательного студента-первокурсника.

Этот младший лейтенант, прибыв вместе с майором и подполковником, никуда от последних не отлучался, а когда Супонин объявил, что приглашает лишь самого Волохина и его заместителей, даже и не подумал спросить, можно ли ему присутствовать. Он просто сел на приглянувшееся ему место слева от подполковника, придвинул к себе пепельницу и в продолжение всего совещания нещадно дымил, прикуривая одну сигарету от другой, — создавалось впечатление, что едва ли не для солидности. Майор, у которого младший лейтенант утянул пепельницу из-под носа, вынужден был тянуться к ней через весь стол, пока замполит не догадался сходить и принести из кабинета свою.

Не в пример двум ранее приехавшим лейтенантам из УВД, о которых ни майор, ни подполковник пока не вспоминали, этот младший лейтенант, по-видимому, знал себе цену. Здороваясь, он назвал себя коротко: «Якименко», полагая, что фамилии вполне достаточно. Собственно, должность у него, несмотря на длинное название, была невысокая, прав же, по сравнению с собравшимися, — вообще почти никаких, однако Волохин сразу понял, в чем дело.

Младший лейтенант был штабист — старший инспектор информационно-аналитической группы штаба окружного УВД. Притом, судя по отношению к нему Супонина и Довлетшина, штабист по призванию, божьей милостью. Такие люди, как этот младший лейтенант, не раскрывают преступлений, не задерживают особо опасных рецидивистов и не бывают героями остросюжетных книг и кинофильмов. Бумажные души, штабные крысы, зарывшиеся в вороха таблиц и сообщений, видящие не жизнь, а лишь ее отражение в справках и отчетах, готовые поверить скорее в проект на ватмане, нежели в стоящее перед глазами здание, и любующиеся колонками цифр, как ценитель поэзии строчками стихотворений. Таких штабистов побаиваются люди, занимающие куда более высокие должности, но не потому, что те «ближе к начальству», а потому, что такая вот бумажная душа не пропустит ни одной ошибки, не упустит ни одной мелочи, расковыряет и доложит вышестоящему начальнику то, о чем сам начальник, будь он и семи пядей во лбу, никогда бы не подумал даже спросить.

Однако можно недолюбливать штабистов, можно посмеиваться над их фанатической приверженностью к документам, но никто, если вдуматься, не может не уважать их ежедневного, кропотливого, чуждого эффектных концовок, а потому, в сущности, бескорыстного и неблагодарного труда.

Выслушав предложение подполковника подключиться к работе Довлетшина, младший лейтенант небрежно кивнул и раскурил новую сигарету.

— Ну что ж, — заключил Супонин, — если ничего больше нет, то на этом и закончим.

Волохин, облегченно вздохнув, встал из-за стола, но в это время раздался спокойный голос замполита:

— Разрешите, товарищ подполковник?

Волохин, не сдержав раздражения, с досадой заметил:

— Может быть, позднее, Валерий Романович? У нас на счету каждая минута.

Супонин внимательно посмотрел на начальника райотдела, затем на замполита и, обращаясь к последнему, произнес:

— Слушаю вас, капитан.

17

Он очнулся задолго до рассвета, все в той же кромешной тьме, чувствуя неодолимую ломоту в плечах и ключицах. Приходя в себя, не сразу сообразил, где находится и что с ним произошло, а когда вспомнил, новый приступ ужаса сжал сердце. По мере того, как восстанавливалось сознание, усиливалась и боль в ключицах; он попытался осторожно пошевелить плечом, и тут только понял, что связан. Руки, стянутые за спиной остро пахнущей смоленой веревкой — наверняка той самой, что хранилась в пристрое, онемели и затекли; ноги застыли от холода; он лежал на правом боку, упираясь во что-то твердое и боясь шелохнуться, выдать, что очнулся, и тем самым навлечь на себя худшую беду, хотя что может быть хуже: лежать связанным, как баран, в родной избе, срубленной по бревнышку собственными руками!

Глаза мало-помалу осваивались в темноте: он различал уже кресты оконных переплетов за выцветшими занавесками и постепенно сориентировался: он лежал в горнице, в углу, касаясь щекой половика, вытканного покойной матерью, и упираясь головой в край комода, купленного лет пять назад, задешево, у покидавшего деревню соседа.

Положение, в котором он оказался, приводило его в ужас тем сильнее, что и приблизительно нельзя было угадать, кто же таким способом — через потайной лаз — проник в избу.