Ищущий убежища

Джон посмотрел на своего родственника, и оба, пораженные сказанным, на мгновение позабыли о взаимной неприязни.

— Де Бонвилль? Это не то семейство де Бонвилль, которое обитает недалеко от Тейвистока? — спросил коронер.

Де Ревелль был лучше подкован в географии норманнских семей в графстве:

— В Питер-Тейви, где старому Арнульфу де Бонвиллю принадлежит поместье, пожалованное ему де Редвером. Последнее, что я слышал о них, — это то, что старик болен, почти при смерти.

Джон устремил жесткий взгляд на Фитцхая:

— Насколько хорошо вы его знали? Вы с ним вместе были в Палестине?

Алан покачал головой, но промолчал.

Вдруг Гвин, хлопнув себя по лбу, вскочил с места, выныривая из обычного сердито-молчаливого состояния:

— Алан Фитцхай! Вспомнил, вспомнил, где я слышал это имя! У вас в Аскалоне были неприятности, после отступления от Иерусалима!

Ричард Львиное Сердце дважды приближался к Святому Городу на расстояние, с которого тот был виден, но так и не дошел до него. Было решено использовать расположенный на побережье Аскалон в качестве базы для оставшегося английского войска, поэтому в городе возвели фортификации, после чего король отбыл на корабле в Европу.

— Какие такие неприятности? — мгновенно насторожился шериф.

Джон ответил без малейшего промедления:

Там начались всяческие скандалы и передряги. Король и Саладин обсуждали условия мирного договора, а тем временем двадцати тысячам солдат и рыцарей нечем было себя занять. Толпа солдат, томящихся от безделья. Лучшего рецепта для того, чтобы получить неприятности, не придумаешь.

Там было двести пленных мавританцев, — подхватил повествование Гвин, — так вот, им перерезали глотки, причем после того, как пообещали обменять на захваченных в плен наших. Вас обвинили в том, что вы принимали в этом участие, — а вдобавок в мародерстве и изнасилованиях местных аскалонских женщин.

— Ложь, гнусная ложь, и ничего больше! — запротестовал Алан; старые слухи на мгновение заставили его забыть о ситуации, в которой он оказался сейчас.

Гвин сообщил дополнительные подробности:

Хьюберт Уолтер созвал суд, судили командиров. Другие крестоносцы дали показания, и дело кончилось тем, что двадцать человек повесили.

Гм, так, может быть, Хьюберт де Бонвилль дал показания против вас, а? — подозрительно спросил шериф.

Крестоносец выглядел искренне потрясенным:

— Чушь! Я и не знал его в Палестине, и не видел ни разу. Да, там были неприятности, это я готов признать, но суд снял с меня все обвинения. И какое это имеет отношение к тому, что произошло тут, скажите на милость?

Спор продолжался еще несколько минут, однако Фитцхай упорно утверждал, что слыхом не слыхал о де Бонвилле в Палестине и никогда его в тамошних краях не видел.

— Тогда как же получилось, что в Хоунитоне вы вдруг узнали его, если в Святой Земле даже не были с ним знакомы? — спросил де Ревелль.

— Да не так все было, вовсе не так! — выкрикнул Алан Фитцхай.

— Тогда как? — атаковал него коронер. — Ради Бога, расскажите.

— Я с ним познакомился не в Палестине, а по дороге домой, — заявил Фитцхай. — Три месяца назад я высадился с корабля в Марселе и присоединился к группе английских рыцарей-крестоносцев, направлявшихся к портам пролива. Среди них был и Бонвилль, хотя я знал его не очень хорошо, — в группе было больше сорока человек.

Шериф уставился на него с подозрением:

— Вы говорите, не очень хорошо, но насколько хорошо вы его знали? Были ли вы друзьями или просто товарищами по оружию?

Под взглядами двух старших офицеров закона, невозмутимого сержанта, помощника коронера и жадно взирающего на допрос писаря Фитцхай явно чувствовал себя не в своей тарелке. Повисла тяжелая тишина.

— Итак, насколько же хорошо вы были с ним знакомы? — рявкнул де Ревелль; его узкое лицо, казалось, вытянулось еще больше, остроконечная борода воинственно торчала вперед.

Неловко переминаясь с ноги на ногу, Фитцхай сложил руки на груди.

— Если говорить правду, мне он совершенно не нравился, упокой, Господи, его душу. Вечно он совал нос в чужие дела, которые его совершенно не касались.

Шериф, надо отдать ему должное, очень тонко разбирался в людях; он безошибочно определил, что тут что-то не так и наемник что-то скрывает.

— Ага! Вы поссорились с Бонвиллем, хотя, как утверждаете, почти не знали его. Может, вы заодно и убили его?

Фитцхай подался вперед и с негодованием стукнул кулаком по столу:

— Ради Бога, да, конечно же, я его не убивал! Мы с ним были едва знакомы, и во Франции я старался держаться от него подальше, а после того как мы прибыли в Харфлер, я его больше не видел, ни живым, ни мертвым.

— Так вы расстались с ним в Нормандии? — уточнил Джон.

— Да, я уже через два дня сел на корабль, идущий в Саутгемптон, — ветер оказался подходящего направления. Одному дьяволу известно, что сделал он. И меня это совершенно не интересует. Мне до него никакого дела нет.

Пока коронер переваривал услышанное, Ричард де Ревелль задал очередной вопрос:

— Если, как вы утверждаете, вы его почти не знали, откуда тогда такая уверенность, что убитый — это именно он, при столь скудном описании?