Ищущий убежища

На некоторое время воцарилось спокойствие, и, пока коронер и его оруженосец мирно спали, Томас де Пейн прислонился спиной к стене, расположившись на изношенном плаще. Он снова подумал об угрозе коронера прогнать его, невзирая на покровительство архидиакона, если он не будет в состоянии выполнять свою работу. Страх надвигающегося несчастья преследовал его в течение без малого двух месяцев, и сейчас он был почти доволен, имея хоть какое-то занятие и несколько пенсов из кошелька коронера на покрытие своих незначительных расходов. Здравый смысл подсказывал Томасу, что угрозы сэра Джона были только отчасти непритворными, но за последнее время на его долю выпало столько несчастий, что мысль о возможности новых страданий не позволяла ему уснуть. Писарь скрючился на сыром земляном полу рядом с грубо отесанной стеной, углубившись в размышления о своей неудавшейся жизни. Несмотря на свое прежнее занятие, он не был чересчур набожным человеком, но верил в Бога и искренне полагал, что после смерти его душа соединится с Всевышним и обретет вечную жизнь, выгодно отличающуюся от нынешнего его незавидного положения. Будучи четвертым сыном бедного гемпширского рыцаря, в возрасте двенадцати лет Томас был отправлен в кафедральную школу Винчестера, не найдя пристанища в маленьком родовом поместье возле Истли. Кузен его отца, Джон де Алекон, в ту пору служивший одним из пребендариев[1] Винчестерского Собора, а в настоящее время вознесшийся до высот архимандрита Эксетера, поспособствовал тому, чтобы его, ничем не располагающего к себе парня, коротышку из отбросов общества, приняли в такое престижное заведение. Томас облокотился о стену, пытаясь согреть колени под тонким плащом и вспоминая годы, которые провел в школе, не навещая отчий дом в течение целых пяти лет. Еще ребенком он страдал от болей в верхней части позвоночника, бывших следствием перенесенной чахотки, искалечившей его мать и убившей одного из братьев. Хотя позвоночник, в конечном итоге, зажил, спина так и осталась слегка перекошенной, что служило неизменным объектом насмешек его школьных сотоварищей. Томасу удалось выжить, но сознание собственной неполноценности и ненависть к окружающим росли вместе с ним. Он превзошел других в уроках письма – возможно, это было компенсацией за немощь. Он выучился бегло читать и говорил на латыни и норманнском французском наречии столь же хорошо, как на родном английском, о котором с таким презрением отзывались его аристократические норманнские соотечественники – даже король Ричард никогда не пытался выучить ни одного английского слова. Манера письма Томаса даже снискала сдержанную похвалу строгих монахов-наставников, но все эти незначительные таланты открывали перед ним только одну дорогу – служение церкви. Томас де Пейн не проявлял особого интереса к богословию, литургии или общению с паствой, но испытывал непреодолимую тягу к книгам и манускриптам и был снедаем жадным любопытством относительно деяний других людей – вероятно, вследствие того, что собственная его жизнь была ничем не примечательной.

В результате многолетнего изучения логики, математики и в большей степени латыни, Томас стал молодым дьяконом в Винчестере. В течение последующих десяти лет он был мелкой сошкой в управлении собора и среди членов собрания рыцарского ордена. Его нанимали, главным образом, для работы в казначействе, а участие в религиозной жизни ограничивалось для Томаса обязательным присутствием на нескольких ежедневных службах, но он также начал преподавать чтение и письмо, и это обстоятельство способствовало его последующему падению.

Восемь лет назад, после повышения, архидиакон Джон де Алекон переехал в Эксетер, где со временем стал правой рукой епископа. Перед его отъездом из Винчестера Томаса посвятили в духовный сан. Через некоторое время он стал пребендарием в одном из самых маленьких церковных приходов на окраине города, хотя все еще состоял в управлении собора и преподавал в школе.

Воспоминания Томаса были прерваны диким храпом Гвина, основательно беспокоившим даже самого корнуолльца и заставлявшим его ворочаться и бормотать во сне некоторое время, пока он наконец не успокоился. Коронер Джон, казалось, беспробудно спал на своем табурете, и мысли клерка в тысячный раз вернулись к событиям, лишившим его покровительства церкви.

За долгие годы болезнь, причинявшая столько страданий его позвоночнику, усугубилась, и хотя чахотка, казалось, отступила, сухожилия и кости сморщились и усохли так, что голову слегка перекосило на одну сторону, а кривобокий горб на спине стал еще заметнее. Черты лица Томаса сильно огрубели, и, хотя фигура его не была гротескной, внешностью он обладал далеко не привлекательной. Предполагалось, что члены пребендария должны оставаться холостыми, но многие из них имели хозяек или даже незаконные семьи, некоторые обзаводились целым выводком внебрачных детей, часто от разных матерей, и, хотя женщинам возбранялось посещать соборный надел, где жили большинство из каноников, этим правилом пренебрегали.