Ишма. Всадница Смерти. Хроники Эпохи Взлета [СИ]

Сестра больше не выглядела испуганной или растерянной, больше не плакала. Дорогое, расшитое монетами и бисером, дэли на ней говорило о высоком положении своей хозяйки. Куда делась растерянная девочка со спутанными волосами из ее сна? Перед Есуй сидела третья жена Темучжина. Не наложница. Жена.

Увидев Есуй, Есугэн вскрикнула, и улыбка украсила ее юное лицо.

– Есуй! Они все-таки нашли тебя! Как я счастлива! – закричала она.

Есуй по той же причине, что осчастливила сестру, вовсе счастлива не была, а потому промолчала. Но это не остановило Есугэн. Бойкой птичкой она вспорхнула со своего места, подбежала к Есуй, крепко обняла ее. Есуй не собиралась обнимать сестру в ответ. Просто так уж вышло, она сама не поняла, как.

– Садись, сестра, – Есугэн звонко рассмеялась и обернулась к мужу. – Перед лицом великого хана я уступаю свое место в его гареме своей старшей сестре, чьи красота, ум и умение сидеть в седле и охотиться значительно превосходят мои, и потому это место принадлежит моей сестре Есуй по праву. Потому отныне я буду зваться четвертой женой Темучжина, а ты, сестра, будешь третьей.

Есугэн склонилась перед сестрой в поклоне и прошептала быстро:

– Как же я боялась, что монголы найдут тебя, Есуй! Как просила его, чтобы взял тебя к себе и спас от участи, постигшей других женщин нашего племени!

Есуй не ответила. Она молча села рядом с Темучжином, как раз между ним и Есугэн.

Ей было безразлично все, что происходит, даже, когда Темучжин объявил, что этот пир – в честь истребления татар, и полной победы монголов.

Есуй сидела за столом, смотрела, как поднимаются и опрокидываются в бездонные утробы кубки, как жир от жареной баранины стекает по усам и гладким подбородкам воинов Темучжина, как не может скрыть своей радости Есугэн, как насторожено, неприязненно, разглядывают ее женщины. Она пока не разобралась, кто из них кто, и есть ли здесь старшие жены ее мужа.

Безразличным взглядом она скользила по лицам монголов, сливающихся сейчас для нее в одно – загорелое, покрытое боевыми шрамами, с жесткой щеткой усов, и небольшой бородкой под нижней губой. Она знала, даже не поворачивая голову, что это самое лицо сейчас смотрит на нее.

На мгновение Есуй не поверила своим глазам. Поспешно перевела взгляд в сторону. Но было поздно. Сидевшая до этого неподвижно, она вздрогнула. И это не укрылось от пристального взгляда Темучжина.

– А ну-ка, – раздался где-то рядом его громкий, хриплый голос. – Разбиться по семьям!

Молодая ханша побледнела, как полотно, и Темучжин убедился в правоте своей догадки.

Когда присутствующие на пиру выстроились по семьям и по племенам, оказалось, что один человек остался стоять обособленно.

Татарин.

– Кто ты, и что делаешь на моем пиру?

– Я муж женщины, которую ты не по праву усадил по левую руку от себя. Я пришел забрать Есуй.

– Боорча!! Мухали!!!

Крик Темучжина прозвучал так же, как и во время ее сна, как раз тогда, когда сон оборвался. Есуй поняла, что это конец. Что сегодняшний сон тоже вот-вот оборвется, когда увидела, как тот самый монгол, который вез ее, перекинутой через свое седло, обнажил саблю.

Есугэн, не отрываясь, смотрела то на Анара, то опять на сестру. Под столом она изо всех сил сжала безвольную, холодную кисть Есуй. В следующий миг молодая ханша неловко вскрикнула, в такт свисту сабли, и потеряла сознание.

В ту же ночь Темучжин вошел к своей новой жене.

Дни Есуй, раньше такие разные, веселые, наполненные светом, слились в единый непрекращающийся день – серый и безрадостный. Темучжин входил в юрту к молодой жене каждую ночь. Монголы стали даже шептаться между собой, что мол, великий хан, жаждет загладить свою вину. Но никак не может. Иначе почему он всякий раз выходит от третьей жены в выражением досады и горечи, написанном на лице?

Однажды Есугэн, которая никак не ощутила на себе отстранения старшей сестры – зов крови, и крови единственной среди чуждого, непонятного племени оказался сильнее горькой обиды – спросила Есуй, каким средством она околдовала их мужа? Почему он продолжает входить в ее юрту каждую ночь? Что она делает такого, что он никак не пресытится ей?

Есуй равнодушно пожала плечами. Она искренне не знала, не понимала, и внимание Темучжина было ей в тягость.

– Может, он жаждет сломить твою гордость?

– У меня нет больше гордости, Есугэн, – печально улыбнулась Есуй. – Я утратила ее в тот день, когда впервые он вошел ко мне. С тех пор каждую ночь я покоряюсь любой прихоти мужа. Но не понимаю, как кому-то может нравиться этот холод и молчание.

– Ты что же, молчишь?

– Я отвечаю, когда он спрашивает.

Впрочем, сказать, что в жизни Есуй совсем не осталось радости, значило бы солгать. Когда она засыпала, ей по-прежнему снилась родная ора, веселая и непосредственная младшая сестра Есугэн, которую приходится часто спасать, чтобы не попало за шалости. И Анар. Анар до того, как стал ее мужем. Заботливый. Внимательный. Который смотрит не нее, и не может насмотреться.

Она не знала, что засыпая, утомленная ласками хана, почти каждую ночь шепчет его имя:

– Анар…

***