Иск Истории

Слишком часто в прошедший век, подобно эпидемии, свирепствовала самая, пожалуй, подлая форма насилия: насилие от страха. Это было делом целой страны: враги народа, прислужники империализма, отродье человечества. Заметьте, «ярость благородная» вскипала как волна сначала против своих, а затем уже и против истинных врагов, фашистов, нацистов. В 20-30-е годы нарождающаяся советская литература полна была насилия, крови, убийств во имя революции, классовой борьбы, диктатуры пролетариата. Вспомним клич Максима Горького: «Если враг не сдается – его уничтожают». Затем наступает и вовсе потрясающий своей подлостью феномен, победоносно шествовавший по всем весям «победившего социализма»: литература вообще не писала о насилии, воспевала розовую жизнь, в то время, как в реальности совершалось ни с чем не сравнимое в истории человечества насилие: казнили, сажали в тюрьмы и лагеря, ссылали миллионы людей. Насилие было возведено в государственную политику. Бесправие, доносительство, угрозы, ложь, – все элементы насилия – были возведены в закон. Чаще всего неписанный, но весьма реально ощутимый. Официально смертная казнь и вовсе не существовала. Лишь 13 января 1950 подарком к моему дню рождения вождь народов издал приказ о смертной казни: даже у этого отъявленного убийцы миллионов что-то там шевелилось на донышке души: то ли неузаконенная арифметика убиения, то ли призрак собственной смерти испугали его.

Нравственный закон внутри нас

Слова эти Иммануила Канта о небе над нами и нравственном законе внутри нас порядочно затерлись, как старые, вышедшие из употребления монеты, и все же существуют подобно невидимым звездам в полдень. Оказывается библейская заповедь «Не убий!» – не для красного словца.

Старуха-процентщица, убитая Раскольниковым, пробуждает в нем этот нравственный закон, который звал переступить Ницше в знак протеста против иудео-христианского милосердия, взывая к языческой мощи. Но есть вещи, переступив которые, уничтожаешь сам себя. Другое дело, что успеваешь наделать страшные преступления, уносящие жизнь не только того, кто лично тебе ненавистен, а сотни миллионов безвинных.

В наши дни, при страшном разгуле террора, пытаются оправдать бедных террористов. Даже ужасного Минотавра изображают несчастным существом с уймой комплексов неполноценности. Раньше все было четко и не всегда примитивно: Тезей убивает Минотавра и освобождает Ариадну.

В прошлом, по сути, и вовсе еще не отошедшем веке революций, войн и братоубийственных кровопролитий (слишком близок и все еще дышит нам в затылок) литература нередко выставляла героев, которые по первому движению нашей души вызывали эмоционально наше восхищение. А ведь они были далеко не праведники. Вспомним фильм Витторио де Сика «Генерал де ла Ровере»: герой – бузотер, сквернослов, преступник, сидящий в тюрьме, то есть по всем правилам отрицательный тип, силой обстоятельств возглавляет восстание, становится народным героем. Истинный праведник, к примеру, «идиот» Достоевского отступал на задний план.

В 60-70-е годы почти не было описаний насилия по иной причине: слишком еще дышала в затылок эпоха «великого террора». Но в последнее десятилетие обозначается в русской литературе совершенно новое, ранее не встречавшееся отношение к насилию, убийству себе подобного, к заповеди «Не убий!».

Новое время, после вседозволенного насилия власти, сменилось вседозволенностью индивида. Разве, казалось бы, неправедна обсуждаемая в новой литературе идея расправы с подонками, святой мести оставшимся в живых убийцам? Нужно ли при этом проникать в их мерзкие души (Ставрогин в «Бесах», Смердяков в «Братьях Карамазовых», Соколович в «Петлистых ушах» Бунина)? Речь идет о неподсудности настоящих людей, взявших правосудие в свои руки. Именно, настоящих, а не назначенных в «тройки», где не было случая, когда один против, а двое – за или двое против, один – за, а всегда существовало редкое по преступности единодушие: расстрел. Приговор писали под диктовку страха, который должен был быть превентивным, всенародным, стоящим на страже каждой живой души. Убийца не мучается, как Раскольников. В новой же России, после падения СССР со всеми его преступлениями, всех переворотов и обвалов, эта самая душа живая, которая столькие годы обладала невероятной силой сопротивления, внезапно ослабела, опустилась, лишилась даже инстинкта самосохранения, даже отличающего все живое желания продолжать род.

Вроде бы на поверхностный взгляд вернулась вера, но, по сути, все продолжают жить в оголенном, обезбоженном мире, где нет закона, нет милосердия, нет Божественного присутствия – Шехины, (от ивритского слова «Шахен» – сосед). Вся надежда на справедливость ложится на плечи человека. Устанавливающий справедливость чувствует, что если он этого не сделает, это не сделает никто.