Искания

Влез Аника на курган, вырвал острый ятаган, завертел своим арканом, крикнул криком окаянным:

– А-а, попался мне, холоп, посажу клеймо на лоб, на цепи будешь жить, мне единому служить!

Светит солнце, полный день, а холопа – хоть бы тень.

Только смотрит на восток одинокий Цветок, на зыбучих песках, о шести лепестках –

желтый лист,
красный лист,
сизый лист
и синий лист,
голубой, оранжевый,
стебель зелен,
волокнист,

а в короне радужной смотрит милое дитя, жалость вымолить хотя:

– Не губи меня, царь, не руби меня, царь. Я без боя покорюсь. Я не жгусь, не колюсь, я – Цветок – не гожусь ни в огонь, ни в еду. Я всего только цвету. Пожалей красоту. Дай пожить на свету хоть три месяца. На планиде мы вместе уместимся.

Затянул Аника-царь свой аркан вокруг венца:

– А не дам и месяца. Даром, что ль, охотился? Только разохотился!

– Пожалей, ты, царь, меня. Дай прожить еще три дня – подлетела бы пчела, золотую пыль взяла, чтобы выросли другие, разноцветные такие.

– А и часа жить не дам, и ни людям, ни цветам, повстречаю Смерть саму – Смерти голову сыму!

Ятаганом раз по стеблю, повалил Цветок на землю да втоптал лепестки в те зыбучие пески. Потемнело от тоски само солнышко. Небо черное, в звезде. Где ж он, Мастер? А нигде. Закричал Аника-воин, и не криком – волчьим воем:

– Зря ты, Мастер, прячешься, погоди, наплачешься. Поздно, рано – изловлю, ятаганом изрублю, всю планиду загублю, изувечу, искалечу, встречу если Смерть саму – черепушку ей сыму!

А слова-то не пустяк!

И на трубчатых костях,
на хрящах и косточках,
с кобчиком как тросточка,
малость пританцовывая
бедренной, берцовою, –
а попробуй-ка, возьми! –
как цыганочка, костьми
плечевыми, локтевыми,
и с косою у плеча
(ча-ча-ча, ча-ча-ча),
сцеплена железными
скрепками протезными,
щелкая старыми,
вспухшими суставами,
развороченная вся,
позвоночником тряся,
и верча ключицами,
и стуча ступицами
(до сих пор остеомит
эти косточки томит),
ставит пятки – фу-ты ну-ты,
и лопатки вывихнуты,
и опять-таки стуча:
ча-ча-ча, ча-ча-ча,

желтый зуб в челюсти, две свечи в черепе полыхают вместо глаз, звезды светят через таз, во те раз! Смерть на зов отозвалась, свои кости волоча, ча-ча-ча, ча-ча-ча. За ключицами – коса, Смерти-матушки краса, с лезвием жердь.

Говорит Смерть:

– Подойди поблизче, воине Аниче, поклонись понизче. Я твоя матка. Помирать сладко?

Закричал Аника-воин, и не криком – дробным воем!

– Смерть, моя матка, помирать не сладко, дай прожить три года, будет тебе выгода, я тебе на выгоду своих братьев выведу. Убери жердь.

Говорит Смерть:

– Воине Аниче, поклонись понизче. Я и месяца не дам – вызывал-то матку сам? Выйди-тко, дитятко.

Закричал Аника-воин, и не криком – смертным воем:

– Матка Смерть, моя родня! Дай прожить еще три дня. Я Алену молоду на замену приведу. Убери жердь.

Говорит Смерть:

– Воине Аниче, поклонись понизче. Уж давала, годувала. А не дам и три часа. Вот те острая коса.

Ох, косы касание! Сказано в Писании:

«Сим молитву деет, Хам пшеницу сеет, Яфет власть имеет, всеми Смерть владеет».

И с косою на плече,
и в глазницах по свече,
и назад поглядывая,
подгибая лядвия,
мосолыжками треща,
узкоребра и тоща,
и качая черепком
по-над шейным позвонком,
с выломанной полностью
гайморовой полостью,
с трещинами лобными,
с выпавшими пломбами,

щелью челюсти ворча, что зубного нет врача, Смерть уходит, что ли, в гости, свои кости волоча, ча-ча-ча, ча-ча-ча, пальцами потряхивая, камфарой попахивая.

…Во степи стоит курган. На Анике – черный вран. Пьет он кровь струящуюся. Рядом острый ятаган и петельчатый аркан. И на каске – ящерица. Царь Аника – бездыхан. Не добился Мастера. А ведь ждет династия – все потомство Настино!

Поздно – час двенадцатый. Завтра – сказ двенадцатый.

Сказ двенадцатый

Во своей канцелярии, за дубовым столом с канделябрами, граф Агрипп, покоен и бодр. Вишь, брат, – полный порядок. Выбрит, гладок, сюртук округлился у бедр. Как же! Экий размах-с!

Мирно спи, Емельянушка-Макс. И тебе-то в могилке приятнее. Королевство во славе, в красе. И питает его предприятие – «Мастер-На-Руки-Все».

Может сеять, и веять, и печь оно. Все умеет, шельмец. Двести тысяч царей обеспечено и столом, и престолом. И с безрыбьем конец, с недосолом.

Дело только за малым – за тем добрым малым.