Искания

Семен Исаакович Кирсанов Искания

Мое неизбранное

могла бы называться эта книга. Но если бы она называлась «Мое неизбранное» – это объясняло бы только судьбу собранных в ней вещей. И верно: публикуемые здесь стихотворения и поэмы либо изданы были один раз, как, например, «Моя именинная» в 1928 году, либо печатаются впервые, хотя написаны давно, как, например, «Герань – миндаль – фиалка», поэма 1936 года. Почему? Да главным образом потому, что меня всегда увлекало желание быть на гребне событий, и пропуск в «избранное» получали вещи, которые мне казались наиболее своевременными. Но часто и потому, что поиски нового слова в поэзии считались в некие годы не к лицу поэту. Они и остались «за воротами» многих моих сборников. Книгу таких произведений я назвал «Искания». Пусть это название объяснит особенности моего шага по поэзии. Меня часто и довольно зло упрекали, что я сбиваюсь в стороны. Но как искать новое, если не смотреть по сторонам, если не отвлекаться от прямой и удобно утоптанной дороги? В утренние мои годы меня влекли к себе не только подмостки митинговых аудиторий, но и арена цирка, где хотелось перелетать с трапеции на трапецию головокружительных рифм. Я искал слова быстрого и точного, отважно пробегающего по канату темы. Если мой читатель посмотрит добрым взглядом на стихотворение «Мери-наездница», он найдет в нем не только поэтическое озорство, но и признаки поступи, свойственной мне и в самых грустных обстоятельствах. Вскоре я стал искать свое место в теме будущего. Так возникли «Осада атома» (1933) и «Поэма о Роботе» (1934) задолго до того, как расщепленное ядро и кибернетика превратились в реальность и литературную тему многих авторов. Предчувствие будущей войны отлилось в поэму «Герань – миндаль – фиалка», показавшуюся тогда неправдоподобной. И действительно, в жизни война оказалась другой, чем в фантастической поэме. Но что-то было угадано, и за эти угаданности я помещаю ее среди новых своих вещей. Новое? Но я искал его и в старом, забытом. Русский лубок (напомню: «Как мыши кота хоронили», «Повесть о Ерше Ершове, сыне Щетинникове»), о котором нет ни слова в хрестоматиях, привел меня во время войны к листкам «Фомы Смыслова», а сейчас к «Сказанию про царя Макса-Емельяна…». Стоит ли еще говорить о направлении моих исканий, если об этом могут сказать напечатанные здесь стихи и поэмы? Надеюсь, что читатель поймет, что искал я не только цветные стеклышки. Впрочем, из цветных стекол удавались иногда не только случайности калейдоскопа, но и феерические окна соборов, которым может позавидовать и современный художник. Я стремился и к этому, хотя люблю чистое и прозрачное стекло, сквозь которое ясно видна жизнь. Но искания – это и поиски в себе самого главного, самого важного, чтобы открыть его людям. Иногда это как боль, которую выдает неожиданный для самого себя вскрик. Или как удивление, или как тревога, которую необходимо кому-то передать. Но тут уже ищет не поэт, а сами темы ищут поэта.

Семен Кирсанов

«Куда мне хвастать избранным?..»

Куда мне
    хвастать
       избранным?
Живу
  в своих
     гуденьях.
И голос мой
    невыспренен,
и я
 не академик.
Еще мне жить
      и вырасти
башкой
до поднебесья.
Звени ж,
    не консервируйся,
неизбранная
     песня!

1927

Утренние годы (1923–1930)

Осень

Les sanglots longs…

Paul Verlaine[1]

Лес окрылен,
веером – клен.
  Дело в том,
что носится стон
в лесу густом
  золотом…

Это – сентябрь,
вихри взвинтя,
  бросился в дебрь,–
то злобен, то добр
лиственных домр
  осенний тембр.

Ливня гульба
топит бульвар,
  льет с крыш…
Ночная скамья,
и с зонтиком я –
  летучая мышь.

Жду не дождусь…
Чей на дождю
  след?..
Много скамей,
но милой моей
  нет!..

Сентябрьское

Моросит на Маросейке,
  на Никольской колется…
Осень, осень-хмаросейка,
  дождь ползет околицей.

Ходят конки до Таганки
  то смычком, то скрипкою…
У Горшанова цыганки
  в бубны бьют и вскрикивают!..

Вот и вечер. Сколько слякоти
  ваши туфли отпили!
Заболейте, милый, слягте –
  до ближайшей оттепели!

Буква Р