Искания

Странной силою ведомый, я вошел в гусиный домик.
За столом и чашей пунша, в свете карточной игры,
под тик-так часов-кукушки ждали Андерсен и Пушкин,
Гофман, Киплинг и Чуковский, Кот Мурлыка, Буш и Гримм.
И сказал Чуковский: «Сядьте! Мальчик Сеня, ты – читатель,
и, конечно, как читатель, без завистливых затей,
ты рассудишь, ты научишь, кто из нас, сидящих, лучше
пишет сказки для детей!»

Тихо
   и нерадостно
начал сказку
   Андерсен –
маленький,
   ледащенький
     седой старичок:

«Лежали вместе
   в ящике
Мяч и Волчок.

– Души я
   в вас не чаю,
люблю вас горячо…
Давайте повенчаемся…–
   Мячу
     жужжит Волчок.
Но,
  гордостью наполненный,
Мячик говорит:
– Я с Соловьем
помолвлена,
он – мой фаворит.
Ему отдам
  невинность я! –
Наутро
   Мяч исчез,
Волчок
   не в силах вынести…
Прощайте,
   жизнь и честь!
Прошло
   немало времени,
но жег
   любовный яд…
– Наверно,
   забеременел
Мяч
   от Соловья.
Я видел
   на „ex-librise“
Соловья в очках… –
Тут мальчик
     взял
      и выбросил
через окно Волчка.
Истерзанный,
   искусанный,
с обломанным плечом,
Волчок
   в клоаке мусорной
встретился
   с Мячом.
– Любимый мой!
   Согласна я
стать
   твоей женой!..
(Сама ж
   ужасно грязная,
с дыркой
   выжженной.)
Волчок
   ответил,
      сплюнувши:
– Я был
   когда-то
      юношей,
теперь же
   поостыл, –
иная ситуация…
К тому ж
   решил остаться я
навеки
   холостым!..»

Тих
   и нерадостен,
кончил сказку
   Андерсен,
и совсем
   иначе
Афанасьев
   начал:

«В дальнем
   государстве,
в тридесятом
   царстве,
у того
   царя Додона,
у Великого Дона,
что и
   моря синевей,
было
   трое сыновей.
Вот идет
   первый сын
мимо
   черных лесин,
а ему навстречу –
   ишь как! –
лезет мышка-норышка,
куковушка-куку́шка,
   и лягушка-ква́кушка
из озерных глубин:
   ква –
     кум –
       бинь…

А за ними
   кыш –
По-Лугу-Поскоки́ш,
   а за ними
      вишь? –
Я Всех-Вас-Дави́шь.
Лесиная
   царевна
Лиса
   Патрикевна,
из сосновых
   капищ –
Михаил
   Потапыч,
и фыркает
   кофейником
Кот
   Котофейников».

Тут промолвил Сеня нежно: «Это ж длится бесконечно,
это старо, длинно, скучно, ну, а я весьма спешу».
«Погодите! – крикнул Гофман. – Пусть на миг утихнет гомон,
и прочту, что я пишу:

„В тысяча восемьсот (звездочки) году
в Городке Aachenwinde
жил Советник fon der Kinder,
ростом с Какаду.
Знали Жители
   давно:
был der Kinder
   Колдуном.
Ночью Дом
   стоял вверх Дном,
и стоял
   у Входа
      Гном.

И была
   у Колдуна
дочка малая
   одна –
Kleine Anchen,
   kleine Anchen,
kleine Tochter
   Колдуна.

И скажу я вам – она
в Виртуоза
     влюблена.
Herr
   Amandus Zappelbaum,
вами
   занята она.

Хочет
   Anchen
      под венец,
просит Папу
      наконец:
– Herr
   Коммерции Советник,
уважаемый Отец,
я люблю
   Amandusʼa
       Zappalbaumʼa.
Если я
   не выйду замуж,
то лишу себя
      Ума!

Как завоет
   Fon der Kinder:
   – Эти Глупости
   откинь ты,
Ты уже
   помолвлена
с грозным Духом
   молнийным
Choriambofaxʼoм!
Вытри Слезы,
   Плакса! –
И себя он
   хлопнул по Лбу,
взял, открыл
   большую Колбу,
вынул Пробку
   Дым пошел,
синий,
   складчатый,
        как Шелк“».

– Погоди, товарищ Гофман, не довольно ли стихов нам.
Нет ли здесь у вас «Известий»? Очень хочется прочесть.
Не о том, что вы соврете, а статей и сводок вроде:
«Рабселькор, возврат семссуды, резолюцию, протест…»

Врать постыдно и бестактно. Мы стоим на страже факта,
здесь наш пост и наша вахта (что рабочим до Камен?).
Пыль цветистой лжи рассейте, обоснуйтесь при газете,
где (хотите – поглазейте!) что́ ни слово – документ.

Лишь раздался звук «газету» – дым пошел по кабинету,
зашептали сказотворцы:
– Брик! Брик!
– Бог избавь! –
И во время речи Сени сквозь трубу исчезли тени,
стало ровным сновиденье и растаяла изба.