Искатель, 1961 №2

Юмореска

Все началось, когда профессор Пат вернулся с Сириуса и стал читать на нашем курсе лекции по основам кибернетики. Его глаза были скрыты охранной черной эмульсией. На Сириусе эта эмульсия предохраняла зрение от сильных ультрафиолетовых лучей, на Земле же была совершенно ни к чему и служила лишь экстравагантной приметой профессора. Кроме эмульсии, Пат привез представителя тамошней фауны — диотона и держал его в огромном прозрачном, наполненном аммиаком резервуаре, занимающем половину кабинета. Диотон обычно неподвижно висел под потолком своей тюрьмы, напоминая огромный красно-синий лист. Этим кабинет Пата отличался от других кабинетов института. Однако повсеместно известной фигурой профессор стал совсем по иному поводу.

Он привез с Сириуса новый метод экзаменовки студентов. Способ гениальный и абсолютно объективный, как утверждал Пат. Дикое недоразумение — по мнению студентов.

— Дорогие мои, — начал профессор свою торжественную лекцию, — в нашей работе несущественно, что вы помните. Для этого есть мнемотроны и другие аккумуляторы информации. Важно, умеете ли вы мыслить. В течение многих лет вас приучали к тому, что между запоминанием материала и умением разобраться в нем нет никакой разницы. Экзаменатор не мог проникнуть в ваши головы и проверить, кто из вас действительно думает, а кто только помнит. Но свежее дуновение мысли пришло, — он возвысил голос, — с Сириуса. Там изобрели автомат — цереброскоп. Это приспособление читает мысли экзаменуемого, анализируя токи его мозга, возникающие в результате действия внешнего возбудителя, каковым является вопрос экзаменатора. Полученный ответ сравнивается с информацией мнемотронов. Поэтому оценка объективна и безошибочна. Весь процесс записывается цереброскопом и может быть представлен графически как цереброграмма… Вот пример такой записи.

Пат погасил свет, и экран видеотрона, занимающий почти всю стену над его головой, загорелся серым светом. Посредине появилась черная прямая линия.

— Ничего не видно, — послышались голоса с задних рядов.

Пат хотел что-то ответить, но его опередил отчетливый шепот с передней скамьи:

— Это же кривая работы мозга создателей цереброскопа.

Аудитория взорвалась смехом. Прежде чем студенты угомонились, кривая на экране заволновалась и острыми пиками поднялась вверх.

— Перед вами цереброграмма весьма среднего индивидуума. Бывают цереброграммы с амплитудой в три или четыре раза большей, — объяснил Пат, когда аудитория немного утихла.

— Наш курс наверняка не пережжет предохранителей автомата…

На этот раз засмеялся и Пат.

Так, пошучивая, мы приветствовали это нововведение в стенах нашего учебного заведения, хотя уже тогда предвидели, что. в будущем неприятностей с ним не оберешься. Однако то, что происходило на экзаменах, превзошло даже самые гениальные прогнозы.

— Приходишь, — рассказывал мне Кев, маленький рыжий австралиец, провалившийся на экзамене два дня назад. — Два ассистента Пата хватают тебя за руки, и не успеешь ахнуть, как уже сидишь в кабине. На голову тебе надевают шлем. Тесно, не двинешься, кругом висят провода, потому что этот цереброскоп, вообще-то говоря, кустарщина. Воняет разогретой изоляцией, где-то над ухом пощелкивает реле. Потом Пат говорит: «Внимание! Я сейчас задам вопрос, а затем включу автомат».

Все время перед тобой горит зеленый огонь, а когда Пат кончает говорить, загорается красный. Тогда ты начинаешь думать обо всем, что знаешь по заданному вопросу, и притом как можно логичней. Потом, когда уже обо всем подумаешь, нажимаешь кнопку с надписью «Конец», и тебя выволакивают из кабины. Только смотри, какую кнопку нажимаешь, а то Рим ошибся, и его хватили двести вольт! Известное дело — кустарщина… А если случайно подумаешь, что ничего не знаешь, так, по первой эмоции, то, хоть бы и знал, автомат выключается — и конец… Пат приглашает следующего и при этом говорит: «Отвечайте за свои мысли».

Из группы австралийца Кева сдали только несколько человек. Лучше всех как раз те, что вызубрили материал до буковки. Были и такие, которые думали сами. Тогда автомат бренчал, мигал огнями, запаздывал, словно раздумывая над чем-то, и, наконец, с трудом подавал результат, не всегда положительный. Пат утверждал, что при очень сложных ответах у него возникают трудности с расшифровкой.

— Старайтесь мыслить просто, как можно доступней, словно объясняете проблему, скажем, поэту, который не знает даже математического анализа, — говорил он.

— Да, но поэт все же может не понять…

— Конечно. Однако цереброскоп не поэт, а исправный автомат.

Я на всякий случай решил пока ничего не отвечать цереброскопу, а подождать осенней сессии.

Так же думал и Тор. Мы жили втроем в солнечной комнате на двенадцатом этаже небоскреба. Окна наши выходили на озеро. Там в порывах ветра двигались на фоне зеленых взгорий паруса.

Ван, последний из нашей тройки, утверждал, что эта картина мешает ему мыслить, и включал поле, распыляющее свет в окнах, отчего казалось, будто вдруг наплывало белое облако и окутывало наш небоскреб.