Искатель, 1961 №2

Сила и мораль снова пришли в равновесие. Но для того ли ему нужна была стойкость, чтобы просто пожертвовать последними остатками прежнего характера, признавшись в преступлении, которое сразу исключит всякую чувствительность, всякий намек на чувства и тонкость переживаний? И на этот раз навсегда? Признаться в контрабанде гашиша?

— Я не признаю себя виновным в контрабанде гашиша, — сказал он. — Признаю, что провозил деньги.

Полковник кивнул.

— Полагаю, это для вас вопрос чести. Деньги, а не наркотики.

— Полагаю, что так.

— И это правда?

— Да. Чистая правда.

— Хорошо, мистер Элуин, — с удовлетворением сказал полковник, поднимаясь; и все же при этом он смотрел на свою жертву с каким-то грустно-разочарованным, чисто английским выражением лица. — Я спасу вашу честь. Я вам поверю. Но в любом случае вы отправитесь в тюрьму…

Элуин пожал плечами:

— Что ж, если это необходимо…

— Но вам никогда не приходило в голову, — продолжал полковник задумчиво, — вам не приходило в голову, что деньги, которые вы ввозили, калечат душу, в то время как гашиш просто разрушает тело?..

— Я никогда не думал об этом в такой плоскости, — признался Элуин. — В последнее время мне мало приходилось иметь дело с душой.

— Подумайте об этом, — сказал полковник уже с порога.

Он сказал, что подумает, но в этом теперь не было никакой нужды. Неважно, что полковник сдобрил это изрядной долей иронии, он и сам уже понял главное.

— Людей без чувств просто не существует, — сказал он себе, глядя на свои Забинтованные ноги. — Немножко боли, немножко стыда и… хлоп! — все исчезает, как мыльный пузырь.

Он поморщился.

— Видно, отсюда вот и придется мне начинать все сначала, в тюрьме или на свободе.

И, поняв это, он лежал, откинувшись на подушки и радуясь, что только отныне ему будет по-настоящему нужна стойкость ради чести.

Перевод с английского Б. НОСИКА

В. Микоша КИНОКАМЕРА — МОЕ ОРУЖИЕ ИЗ ЗАПИСОК КИНООПЕРАТОРА

«НЕНАВИЖУ КИНО!»

Решено: буду капитаном дальнего плавания.

Вероятно, у каждого мальчишки был в жизни момент, когда он принимал такое же «бесповоротное» решение. И я, как и большинство моих сверстников-подростков, был уверен, что жизненный путь мой предопределен. Я родился в Саратове, на берегу Волги. Я любил подолгу стоять на самом краю высокой Соколовой горы, любил слушать доносившиеся с Волги гудки, то длинные, протяжные, хриплые, то короткие, тревожные и пронзительные, учился по этим гудкам угадывать пароход.

Мне не нужно было запрокидывать голову, чтобы полюбоваться красотою облаков, они были подо мной. Волга держала на себе голубой небосвод, и казалось, по ней не плыли, а летели в облаках караваны золотых плотов, белоснежных пароходов и черных смолистых барж. Волны словно подхватывали мои мысли, уносили их в море, а потом дальше, на бескрайные просторы океана. Я видел себя на капитанском мостике океанского лайнера. Он режет могучей белой грудью свирепые волны, клочья пены тают на палубе, бьют склянки, на флагштоке трепещет тугое полотно.

— Один из вас заменит меня, — говорил мне и братьям отец.

Он был штурманом дальнего плавания — живым воплощением наших мечтаний. Домой в Саратов отец приезжал редко. От него приходили письма из Бомбея, Коломбо, Сингапура, Марселя, Барселоны, Касабланки.

Конечно, я заменю отца! Кто может сомневаться в этом? Всеми способами я старался подготовить себя к будущей профессии. Главное — это быть сильным, выносливым, закаленным.

Я переплывал Волгу в любую погоду и в любом месте, начинал купаться, когда шел камский лед, и заканчивал, когда уже плыло «сало», таскал на пристани многопудовые мешки с мукой и бочки с селедкой. Волга приобщила меня не только к романтике дальних странствий, но и заставила полюбить труд.

Да, решено бесповоротно: буду моряком. И если бы тогда мне сказали, что «моряк» превратится в кинооператора, я бы только посмеялся в ответ.

Первые приключения, связанные с кино, были для меня крайне неприятными.

У кинотеатра «Зеркало жизни» появились огромные завлекательные афиши приключенческой фильмы «Таинственная рука». (Тогда говорили не фильм, а фильма.) Но денег на билет не было. Вместе с другими безбилетниками я оторвал от забора, отгораживающего летнее помещение кинотеатра, доски и проник в зал. Отыскав свободное местечко, с нетерпением стал ждать спасительной темноты. И вдруг экран заслонила могучая фигура билетерши. Я сжался, как кролик, на которого упала тень ястреба.

Потом подошел директор кинотеатра, огненно-рыжий дядька, говоривший с сильным латышским акцентом. Через минуту я сидел на холодном клеенчатом директорском диване. Меня колотила мелкая дрожь. Со стен смотрели одетые в маски и темные очки улыбающиеся, искаженные ужасом или гневом лица популярных тогда актеров: Гарри Пиля, Антонио Морено, Пирл Уайт, Дугласа Фербэнкса, Руфь Роланд, Вильяма Харта. Они направляли на меня пистолеты, кинжалы и рапиры. Но самым страшным для меня орудием была телефонная трубка, зажатая в красной, покрытой веснушками руке директора.

Он рычал: