Искатель, 1961 №5

В теплушке меня ждал невеселый вечер. Ребята сидели у печурки плотным кольцом. Молча затягивались табачком. Места для меня, «немца», не нашлось. Казалось, собрались у огня чужие люди. Так бывает, когда в хорошей компании кто-то неожиданно совершит подлость. Ядовитый туман недоверия разъедает всех. Каждый носит в душе боль и стыд, пока не рассеется туман. Что поделаешь? Еще не пришло время открыться этим хлопцам. Надо переждать, пережить несколько дней, что-то придумать…»

«КАТЮША» ОСТАЕТСЯ РУССКОЙ ПЕСНЕЙ

Стоит ли говорить, в каком затруднительном положении оказался партизанский разведчик?.. С одной стороны, он не должен был слишком настойчиво навязывать себя Черноскутову, Клим-ко и их товарищам. Это только могло бы усилить ту настороженность, которую они проявили к человеку, столь неожиданно втесавшемуся к ним и обнаружившему вдруг знание немецкого языка. С другой стороны, он должен был в ближайшие дни послать в лес человека, чтобы известить командование отряда о положении дел да и самому узнать, наконец, о том, что творится на Большой земле. Неведение еще более отягощало угнетавшее его чувство одиночества. К тому же Сосновскому приходилось, не теряя времени, завоевывать благосклонность станционного начальства, чтобы укрепиться в своем новом положении. Это не могло не ухудшить и без того натянутых отношений с военнопленными и рабочими депо.

Первые неприятности, доставлявшие столько забот и волнений Роберту, сыграли ему на руку. Немцы, имевшие на станции своих осведомителей, присматривались к новому рабочему, и его искусственная изоляция, явная непричастность к каким-либо диверсионным актам — а без них не обошлось в те дни, — наконец высказывания, которые можно было услышать от других рабочих в его адрес, — все это служило самым лучшим свидетельством лояльности.

Роберт решил еще раз поговорить с Климко и в случае неудачи попробовать за одну ночь незаметно проникнуть к партизанам и вернуться в Лиду. Конечно, это был бы очень рискованный шаг, но ничего другого не оставалось. На худой конец, если бы его задержал патруль, можно было пустить в ход версию о любовном свидании. Случалось, пленные уходили на ночь из теплушек в Лиду, к своим знакомым, но наказывались такие вольности очень строго. Пойманных обычно ждал столб у деповских ворот.

Из дневника Роберта. «Случай еще раз столкнул меня с Шуриком ранним, туманным утром. Держа в руках фонарь с огарком свечи, Шурик заливал масло в буксы вагонов. Я слегка ударил по рваному, замасленному ватнику. Шурик вздрогнул и опустил правую руку в карман. Оттуда торчал большой гаечный ключ.

Я улыбнулся при виде этого «оружия». Мы, два врага, которым суждено было стать верными товарищами, стояли в узком коридоре между составами. Все вокруг утонуло в густом сыром тумане.

— Лучше брать не одну, а две масленки! Одну с песком, другую с чистым маслом. Так безопасней, — сказал я.

По крайней мере это был дельный совет. Если б разговор не удался, какой-то толк от него был бы. Шурик молчал. В этом девятнадцатилетнем жителе слободки чувствовалась настоящая рабочая выдержка. Где-то поблизости шныряли конвоиры, сопровождавшие составы. Времени на разговор было мало. Я сразу же перешел на официальный тон.

— Товарищ Климко, у меня нет никаких удостоверений личности. Я прибыл из партизанского отряда. Можете мне не доверять. Но пошлите кого-нибудь по адресу, который я вам дам. Там получите все сведения.

Я назвал Климко одну из наиболее близких к Лиде лесных деревень, которая была под контролем партизан, — Пудино. Адреса явочных центров, находившихся в немецкой зоне, я решил не давать. Неопытный человек, посланный по адресу, мог завалить явку.

— Пудино я знаю, — сказал Шурик.

— Запомните, я не требую ответа «да». Можете ничего не отвечать. Но судьба партизанского задания зависит только от вас.

Через тамбуры вагонов я осторожно пробрался к депо и вскоре присоединился к моим товарищам по теплушке. Поразмыслив над разговором, я решил повременить с визитом к партизанам.

Пока я ждал ответа от Шурика, произошли события, которые были для нас, военнопленных, настоящим праздником. Нас выставили из теплушек и разрешили поселиться на частных квартирах вблизи станции. Думаю, тут немало помог нам начальник угольного склада Герберт Фааль, с которым у меня завязались хорошие отношения. И немцы и русские звали Фааля «Буба». Слово это, взятое из лексикона немецких солдат, означало что-то вроде «подходящий парень». Буба отличался ясным и трезвым умом, он ненавидел развязанную Гитлером войну и сочувствовал русским. Его приятель солдат баншуца Петер — фамилии его я не помню — также принадлежал к людям, насильно завербованным в армию. Знакомство с Петером и Фаалем на многое открыло мне глаза. Раньше все немцы были для меня на одно лицо.