—
Февраль славен в Прибалтике ветрами — тягучими, влажными и промозглыми. Они тащат на своих спинах рыхлые тучи. Тучи секут землю колючей крупой.
И сыро и холодно.
Вот в один из таких пасмурных дней и появился Залетов в землянке Камышного.
Руку к ушанке.
Да что там!
Обнялись.
— Новости рассказывай, Залетов! — веселился старший лейтенант. — Мы так быстро шли, что они отстали.
— Новостей в тылу от вас ждут, — пошутил Залетов.
— И у нас будут. Пополнение пришло. И ты вернулся. А опытный солдат порой целой роты стоит, — прибавил Камышный свою любимую поговорку.
Проведав про возвращение Залетова, пришли в землянку «старые» солдаты — Смирнов, Толстиков, тоже недавно вернувшийся из госпиталя.
В землянке Камышного пили чай и что покрепче. Вспоминали. Говорили про дом, о родных, о земляках, которые были и которых уже нет. Но для всех, кто их знал, они оставались живыми, они продолжали идти рядом.
— А помнишь, Залетов, парнишку из Каменки? — спросил Толстиков.
— Рыжего?
— Да нет. Веснушчатый такой. Все носом шмыгал..
— Это тот, который со мной про гоголевского «Ревизора» спорил?
— Вот-вот, — подсказал Толстиков.
И все рассмеялись.
Спор действительно был веселый. Спорили, в каком городе надул городничего Хлестаков — в Каменке или в Сердобске. В комедии не сказано, куда направлялся Хлестаков, но упомянуто, что в Пензе он проиграл все деньги пехотному капитану. А от Пензы — что до Сердобска, что до Каменки. И, судя по истории, оба города подходящи.
— А где он, паренек-то? — спросил Залетов.
— Погиб, — ответил Камышный. — Неделю назад.
Все замолчали..
…Артподготовка началась на следующее утро.
Рота готовилась форсировать Нарву по льду.
Канонада была такой плотной, что выстрелы тонули в грохоте разрывов, вздымавшихся на том берегу. Его затянуло дымом. Таким густым, что сквозь него едва пробивались ослепительные вспышки рвавшихся снарядов и мин.
Фашисты пробовали отвечать, но вскоре замолчали.
Обстрел рвал только берег. Артиллеристы щадили мост, перекинутый морозом через реку.
— Не нравится мне, что не отвечают, гады, — сказал, наклонившись к Залетову, старший лейтенант. Они стояли в траншее, готовые к атаке. — Силы, сволочи, берегут.
— Потом по льду могут ударить, — сказал Залетов.
— Только бегом. Без остановки, — проговорил Камышный. — До них метров четыреста — две, ну, три минуты.
Казалось, что на противоположном берегу уже не осталось ни одного живого существа — таким массированным и плотным был сосредоточенный огонь. Но и Камышный, и Залетов, и все солдаты знали, что стоит утихнуть канонаде, как из каких-то щелей, из дотов, упрятанных глубоко в склоне высокого берега, их, атакующих, встретит стрельба. А на ледяном просторе реки и двух-трех пулеметов достаточно, чтобы не только остановить, но и уничтожить полк.
— Давай закурим, — сказал Камышный. — Артподготовка скоро кончится.
Старший лейтенант достал пачку «Беломора». Закурили.
— Помню, я с него и начинал, — усмехнулся командир роты. — Мать увидела. Ну и досталось на орехи!
Закурили и другие солдаты. Все знали, что значит это «закурим». Скоро атака. Курили, жадно затягиваясь, чтобы по сигналу резко отбросить, может быть, недокуренную папиросу — и в бой.
Разрывы снарядов ушли в глубь от берега.
Камышный вскочил на бруствер:
— Вперед!
Старший лейтенант побежал к реке, не оглядываясь. Тот, кто поднимается первым, никогда не оглядывается. Он не должен оглядываться. Он должен верить, что за ним поднимутся все.
Иначе ему не следует подниматься.
Рота кинулась за командиром.
Солдаты бежали к белому полотну реки.
Вот уже первые солдаты ступили на лед. Вот уже и соседние роты вышли на ледяной мост.
И только тогда пришедшие в себя после артобстрела фашисты открыли огонь.