Искатель, 1962 №1

Ударили пулеметы. Лед заныл от пуль, увязающих в нем. Взвизгнули, охая пламенем, мины. Заскрежетал, затрещал под ногами солдат ледяной мост.

Черная быстрая вода глянула в проруби, образовавшиеся от разрывов.

Вдруг будто запнулся бежавший впереди Камышный. Припал на колено, сник.

— За мной! Вперед! — закричал политрук.

И замешкавшаяся на мгновение рота продолжила стремительный бросок через Нарву.

Рота выскочила на берег.

Откуда-то стреляли. Но не было видно ни одного гитлеровца.

— Они в блиндажах! Кидай гранаты в трубы! — крикнул Залетов.

Он огляделся и увидел, что на берег вышла лишь горстка людей. И политрука с ними не было.

— Кидай гранаты в трубы! — приказал Залетов.

Рядом был Толстиков. Он бросился к одному из блиндажей, опустил в трубу противотанковую гранату.

Взрывы в утробах землянок ухали глухо.

На берегу поутихло.

— За мной! — крикнул Залетов.

Солдаты двинулись за ним в гору, к городу. Теперь трудно было разобрать, где твое подразделение, а где соседнее.

Залетов вел всех.

Бойцы ворвались в город. Они бежали по узким улочкам. И каждый их шаг означал, что еще одна пядь родной земли освобождена от фашистов.

Откуда-то из-за угла ударила очередь.

Толстиков, не отстававший от Залетова, упал.

Залетов ответил очередью. Фашист выронил оружие.

Залетов повел солдат к центру города.

Второпях сбив угол дома, на перекресток выполз тупорылый танк. Остановился, шевеля хоботом пушки.

Залетов метнул под гусеницы гранату.

Он видел, что граната еще летела, когда ствол пушки изрыгнул огонь.

И оглушительное пламя рассекло мир над головой Залетова…

— Очнулся я в госпитале. Уже в тыловом. Ничего долго не видел. И не ходил. Сильная контузия.

Понемногу отлежался. На поправку пошел. Стал и видеть и ходить. Что удивительно. Поправлялись мы в госпитале на удивление скоро.

Привезут запеленатого в бинты. Дышишь, как говорят, на ладан. А смотришь, через неделю-другую сидишь, ходишь. Будто перенес операцию не больше аппендицита.

Удивительная сила живучести появлялась в людях. Очень нужна была жизнь каждому. И то сказать, не было семьи в стране, где кто-нибудь не пострадал от нашествия. Эту силу живучести и гнева человеческого не сосчитать ни по пальцам, ни на новейших электронных машинах. Это та сила, которую никогда не смогут учесть генералы, подсчитывающие, сколько дивизий и сколько бомб, хотя бы и атомных, нужно, чтобы захватить чужую землю.

И меня тогда эта сила на ноги поставила.

Провалялся я в госпитале два месяца. Пришла весна. Отправился я в свою часть. И, как говорится, хоть и приложило меня тогда здорово, а нигде не кольнет. Будто здоровее прежнего стал. Командир роты старший лейтенант Серов сказал мне, что за форсирование Нарвы представили меня к Славе 2-й степени.

Повоевали мы еще в Прибалтике, а в июне нас перебросили на другой участок. На Карельском перешейке развивалось наступление.

Вот там я и получил золотую Славу 1-й степени. Говоря по совести, получить мне этот орден положено было посмертно. Жестокое было дело…

Стояли белые ночи. Бледная радуга зари не сходила с неба. А на нем — спящие облака. В недвижных озерах то же небо. Сумерничает лес.

Солдатам спать некогда. Особенно в наступлении. Началось оно успешно. Три роты прорвали оборону противника и с боями стали продвигаться вперед. Благо все время светло.

Потом случилось неожиданное.

Пропустив три роты, фашисты затянули прорыв подоспевшими резервами.