Искатель, 1962. Выпуск №1

— Санто, — сказала девушка, — мы отбили первое нападение. Но их машина удрала в город. Они ждут подкрепления. Эгнас просит вас уходить с пятью вооруженными рабочими.

— Задержите их еще на полчаса, и тогда я сам вам помогу! — крикнул Год, лихорадочно собирая части «эмасферы».

Танки вынырнули из темноты, освещенные ракетой. Их орудия молчали. Может быть, они хотели предложить сдаться? Но вдруг из дома выбежал взлохмаченный человек без пиджака. Это был Год. Он мчался к танкам, придерживая на груди свою «эмасферу». Через минуту дружинники услышали чудовищный грохот и лязг стали.

— За мной! — крикнул Эгнас и бросился вперед.

Они стояли среди разбитых и опрокинутых танков.

— Странно, — сказал Год.

— Что тебе кажется странным, Санто? — спросил Чармен.

— Странная судьба моего изобретения, Эгнас. Ведь я не думал, что оно окажется грозным военным оружием… Кстати, Гертруда, вы помните наш с вами разговор в день катастрофы на улице Святого духа?

— Помню, — отозвалась из темноты девушка.

— Вы сказали, что понимаете меня, но я пойму вас и Эгнаса позднее… Мне кажется, я вас понял… Я понял, что мы живем в такое время, когда решается судьба свободы и культуры во всем мире. И в эти исторические дни не только моя «эмасфера», но даже обыкновенные ножницы не могут оставаться нейтральным предметом домашнего обихода.

Л. Теплов ПРОКЛЯТЫЙ ПЕС

Рассказ-шутка

Рисунки А. Рогова

Огромный, светлый зал лаборатории напоминал склад или техническую выставку перед открытием. Столы и некрашеные полки были уставлены черными сундуками с массой ручек и никелированных винтов; царил тот восхитительный беспорядок, который присущ только «проблемным» лабораториям. Между приборами белели листы с надписями: «Не трогать, включено!», «Коля, ДГЦ перегорел» и даже «Люблю Верочку» — подпись, впрочем, подложная. Кое-где ютились скромные сувениры лаборантов — портрет Гагарина, засохший букетик ландышей, реклама крымских курортов.

А в тесном кабинете разговаривали Автоном Георгиевич и Макар Иванович.

— Мы уже целую неделю могли бы ставить опыты, если бы удалось создать устойчивую систему регулирования, — сказал мрачный, худой и корректный Автоном Георгиевич и добавил: — Но ее нет…

— Неустойчив регулятор! Может быть, данная система из шестисот нелинейных уравнений вообще не имеет точки устойчивости. А? — отозвался тучный, веселый и шумливый Макар Иванович.

— Я думаю, имеет, — Автоном Георгиевич пожевал губами. — Но доказать не могу, и тут-то зарыта собака…

— Половинка собаки, — Макар Иванович рассеянно снял очки. — Хвост бубликом и задние ноги. Доказать, что устойчивость существует, — еще не значит найти параметры… О! Ну, конечно, собака! Устойчивость есть, и я берусь эго доказать.

В волнении Макар Иванович погладил ладонью лысину, надел очки и снял опять. Автоном Георгиевич выжидал.

— Я видел эту схему, — уверенно заявил Макар Иванович. — В лаборатории академика Барнеса. Это была схема цепей нервного регулирования в спинномозговом канале собаки. Совпадает до деталей.

— По какому же критерию она устойчива? По Найквисту?

— По собачьему, — озлился Макар Иванович. — Вы видели, чтобы у здоровой собаки дрожали лапы? Какие еще нужны критерии!

— Да, это верно, — Автоном Георгиевич прикрыл глаза. — И, я думаю, тут можно пойти дальше. Если природа подобрала собаке устойчивые параметры, их можно замерить и построить электронную модель. Вы что-то хотите добавить?

— Я? Нет! — смутился Макар Иванович и снова надел очки.

— Макар Иванович!

— Что?

— Вы струсили, уважаемый… Вы хотите сказать, что можно… да-да, можно и не ждать, пока будет построена модель. А начать опыты раньше. Вынуть готовый регулятор из первого же пса…

Но Макар Иванович уже снял телефонную трубку.

— Верочка? Составьте бумагу на имя академика Барнеса. Пусть командирует хирурга, двух физиологов, а также необходимое оборудование. И десяток собак. Срочно. В связи с постановкой важнейшего эксперимента.

И добавил весело:

— Если не выйдет, всех собак будут вешать на нас!

Пса неизвестной породы звали Султаном.

Под этой кличкой он, числился в ведомостях академической псарни, но отзывался и на любое другое имя, если его произносили ласково или, наоборот, достаточно сурово. Это было беспринципное, неряшливое и жадное существо, Жизнь его долго протекала у скудных помоек под улюлюканье мальчишек. Только к двум годам он достиг — и то благодаря счастливому стечению обстоятельств — чистой клетки, трехразового питания и веселого общества, которое, правда, постоянно менялось. Одних собак уводили навсегда, другие — голодные, грязные — появлялись и постепенно приобретали вид и характер, подходящие к обществу собак науки.