Искатель. 1967. Выпуск №5

«Что ж он, — подумал Романов, — за несколько дней пригласил к себе погостить почти пятнадцать человек». Такое широкое гостеприимство удивляло. Следователь просмотрел фамилии приглашенных и вновь достал из судового журнала список команды. Почти полностью команда была составлена из людей, которым капитан написал письма с добрыми домашними советами и родственными поклонами.

Романов дочитал письма, затем сложил, как прежде, журнал, карту, записки капитана, завернул их в газету и поднялся, накинув шинель.

Комната была тесной: пять шагов от окна к дверям. Узкий диван, кровать, покрытая серым солдатским одеялом. Романов прошагал по неровному паркету.

На бульваре ветер мял акации, срывал последнюю листву. Редкие фонари тускло светили синим глазом.

«Ишь ты, — глядя на свет фонарей, подумал Романов, — богатеем. Фонари зажгли».

У городского Совета едва хватило средств на эту редкую цепочку фонарей. Их зажигали поздно и рано гасили. Но все-таки их зажгли. И они светили в листве акаций.

«Сейчас бы работать и работать», — подумал Романов. Он взглянул на свои крепкие руки. Когда он только что пришел в Первую Конную, командир сказал ему: «Видишь холм? Возьмем его, и там, за холмом, — победа!»

Потом был бой. И холм взяли, А впереди был новый холм. И командир опять сказал: «Ничего. Видишь холм?.. Возьмем его, и… победа».

И опять взяли холм. А потом множество других. Командир погиб. Романов стал на его место. И теперь уже он повел людей. Желтые от конской мочи дороги, мат и крики ездовых, скрип бесчисленных телег… Все было. Серебряным горлом пела труба…

Следователь побарабанил пальцами по мокрому стеклу. Подумал: «А до того холма, за которым победа, я, пожалуй, еще не дошел. Нет, не дошел…»

Паркет проскрипел под сапогами. Пять шагов от окна к двери, пять шагов от дверей к окну. Вспомнились слова Скорятина: «Сам добывай опыт. Помочь тебе времени нет». Помощи Романов не ждал. Знал, время такое, что требует от каждого всех сил, без остатка. Побарабанил еще раз пальцами по стеклу, подумал: «Ну ладно, посмотрим…»

* * *

Осень двадцатого года в Ростове была ранней. Незаметно с севера подобрались холода, и в одну ночь пожелтели деревья, сникли луга в Задонье, дождь нахлестал лужи. Дон поднялся и, выйдя из берегов, тяжело катил мутные серые волны, жгутами свивавшиеся на быстрине. Поднявшаяся вода срывала бакены, валила поставленные по фарватеру вехи, намывала песчаные перекаты в самых неожиданных местах. За несколько дней октября было два или три случая, когда суда, сойдя с фарватера, садились на мель.

Но все-таки порт жил. Грузы шли из Керчи, из Ейска, Бердянска. Грузы скапливались на набережной горами пшеницы, подсолнуха, штабелями вяленой рыбы, И все это надо было отправлять на север срочно, до холодов, до ледостава. Москва голодала, голодал революционный Питер, голодала Центральная Россия.

Командование Донского военного округа направило в порт полк знаменитой боевой 9-й Донской дивизии. Красноармейцы грузили суда, и пароходы, тревожно перекликаясь в тумане, шли на север. Жизнь в порту не замирала ни на минуту. Суда уходили днем, вечером, ночью…

Когда Романов пришел в порт, у причала под парами стояло тяжелое судно. Следователь остановился, оглядываясь.

Красноармейцы, выстроившись в цепочку, с рук на руки передавали тяжелые мешки. Прямо на Романова из-за бухт канатов, сваленных в грязь причала, вынырнул невысокий тучный человек с какими-то бумагами в руках. Размахивая бумагами, он кричал, срываясь на визгливые нотки:

— Вы понимаете, уважаемый, судно не может идти с такой загруженностью! Фарватер непостоянен, перекаты… А перегрузка судна увеличила осадку…

Он повернулся к идущему следом здоровяку в распахнутом бушлате.

— Вы понимаете?

Здоровяк запахнул бушлат и сказал неожиданно низким голосом:

— Вот что, капитан. Я все понимаю. А понимаешь ли ты, что голодают дети? Судовой комитет постановил провести судно, и ты на дороге не маячь…

Нависая над толстяком, он загремел с высоты своего роста:

— И меня на «понял» не бери…

Капитан ссутулил плечи и юркнул к трапу.

Романов шагнул к здоровяку в бушлате.

— Я из Дончека, — сказал он, — вот мой мандат.

Тот взял алую книжку мандата, внимательно прочитал от первой до последней буквы и, возвращая, протянул руку.

— Здравствуй, товарищ Романов. Я — Ремизов, из портового комитета. Видишь, воюем. Саботируют старые капитаны.

Серые, широко расставленные глаза его прищурились.

— Ты что, с разговором каким?

— Да, — ответил Романов.

— Тогда пойдем.

По жиденьким доскам, проложенным через грязь, они зашагали к конторе. Ремизов шел впереди, басил:

— Не все, конечно, саботируют. Большинство стало на нашу сторону. Но есть и такие, как видишь…

Сзади, от причала, раздался хриплый отвальный гудок.

— Пошел, старый черт, — повернулся Ремизов. — Груз у него — хлеб…

В конторе никого не было. Ремизов сел к щербатому, изрезанному столу, отодвинул в сторону какие-то листы, пузырек с чернилами, сказал:

— Слушаю тебя, товарищ.

— Ты коммунист? — спросил следователь.

— Коммунист.

— Я по поводу «Атланта», — без обиняков начал Романов.