Искатель. 1969. Выпуск №1

Не могу в точности описать дорогу из Якутска в Средне-Колымск. Мы вышли с вьючным караваном в конце сентября. Пожалуй, отчетливо я помню, только сборы и начало дороги до поселка, или, как здесь говорят, «наслега» Крест-Хальджей на реке Алдане. Караван состоял из пятидесяти низкорослых, мохнатых, раскормившихся до бочкообразной толщины лошадей. По словам якутов, только такие лошади и способны выдержать долгий путь. Из самых жирных самыми лучшими считаются самые злые. На лошадей кладутся сенные потники (бото), на потники — вьюк. По неумелости и полной непригодности к делу я стоял в стороне и смотрел на дикую картину: метались ошалевшие лошади, между ними бегали люди в драных парках из лошадиных шкур, невообразимые шум и крик, как будто древняя орда Чингисхана снималась с места.

От Якутска до Крест-Хальджея дорога шла низменной равниной, покрытой низкорослым лесом с рыжими пятнами гигантских болот и пространствами травянистых низин — аласов. Мы шли по ней восемь суток.

От Крест-Хальджея на востоке уже были видны горы. Они стояли на горизонте синей полоской, как венец на краю земной чаши, за которым начинается неизвестное. Якуты каравана смотрели на горы со страхом и опасением.

В Крест-Хальджее нас застигла пурга. Это был первый снег, и он вначале шел, как положено идти первому снегу, — крупными мокрыми хлопьями. На третий день что-то изменилось в небесных высях, похолодало, и снег пошел мелкой колючей крупой, которую тут же подхватывал и разносил ветер. Снег носился между жалких якутских урас, и ветер тенькал колоколом на ветхой бревенчатой колокольне.

Река Алдан в этот год замерзала с трудом, где-то на середине еще имелись промоины, лед у берегов был темным. Голые кусты ольховника, склоняясь от ветра, скребли по этому темному льду; и не было кругом ничего реального, кроме вот этого куста, около которого я стоял, и теньканья чугунного колокола за спиной. По временам заряды пурги скрывали все: и куст, и лед, и погребальные звуки колокола. Я вспомнил слова поэта, как нельзя больше подходившие к окрестной обстановке:

…И гонит буйный вихрь, не знающий покоя,
Пыль снежную вдоль смутных берегов…

Выбравшись из дымной урасы на берег Алдана, я стоял возле какого-то куста, слушал дикий свист ветра и заунывный звон. Я думал о том, что земля, куда я попал, среди цивилизованных земель была особой, как бы иной планетой, с другими законами природы и человеческой жизни. Это была иная планета на одном из материков земли, и я понял людей, заболевших «неодолимой тягой к стуже полярных стран». Тысячелетия люди смотрели на звезды, гадая: что там? Эти дикие края — как другая звезда, но которую можно достичь и посмотреть. И чья вина, что на этой звезде нет ни хрустальных городов, ни невиданных цивилизаций?

Снег, леса, законы биологии в первичной их простоте. Что может скрываться на тысячеверстных пространствах? Исчезнувшие звери, невиданные богатства руд? Как пылинки в океане, раскиданы здесь кучки людей.

«Я должен найти чайку Росса, думать буду потом», — так решил я. Душа моя в тот момент одеревенела в упорстве.

…Это помогло мне выдержать дальнейший полуторамесячный путь. Снег прекратился — настали лютые морозы. Плохо помню дорогу после Крест-Хальджея. Мы шли какими-то горными долинами среди мертвых, заснеженных хребтов. Помню лишь удивительные ущелья с красными отвесными скалами, на которых не держался снег. Помню, как чуть не бегом проходили небольшую, десятиверстную, лощинку. Якуты объяснили мне, что в этой лощине неожиданно возникают ужасной силы ветры, которые уносят людей, лошадей — все. Быть застигнутым ветром в этом месте — смерть…

Изредка нам попадались группы якутских урас. Тогда наступало блаженство. Якутская ураса строится из вертикально врытых в землю бревен, обмазанных глиной и обложенных дерном. Огонь горит в центре, дымоходом служит труба из глиной же обмазанных жердей. Якуты малоразговорчивы и гостеприимны.

Средне-Колымск состоит из двух десятков изб и деревянных юрт с неизменной церковью и развалинами старой казачьей крепости. Живут здесь потомки тех самых казаков, что осваивали Сибирь два с половиной столетия назад. От коренных жителей — чукчей, якутов, эвенов — они усвоили одежду и образ жизни, от русского своего корня сохранили речь, предания и известные черты характера.

Суровая жизнь в приполярном крае странным сладкоязычием отразилась на их русском языке. Буквы «р» и «л», как правило, не произносят. На вопрос о национальной принадлежности они отвечают загадочно: «Мы не юсские, мы коимские». Но все-таки они всегда помнят о великой России. Для них она кажется загадочной далекой страной, откуда пришли их предки, откуда идет железо, пряжа для сетей и главное — хлеб. Хлеб здесь употребляется в мизерных количествах. Основная пища для жителей и «домашнего скота» (собак) — рыба, которую дает кормилица Колыма, или, по-местному, «река». К «реке» относятся с глубочайшим уважением. «Коима-то матушка и коймит и губит — чисто хозяйка наша».