Искатель. 1969. Выпуск №4

Двадцатое… Стены домов пестрят строгими, строжайшими и наистрожайшими указами, приказами и распоряжениями, за не выполнение или нарушение которых «виновным» грозит расстрел. Слово «расстрел» напечатано аршинными буквами. Так, чтобы оно бросалось в глаза издалека. Так, чтобы оно преследовало на каждом шагу. Так, чтобы оно сеяло страх.

Двадцать второе октября. Поздний вечер. Маразлиевская улица, бывшее здание НКВД напротив парка имени Шевченко. В нем разместился штаб командования оккупационных войск. У подъезда и на площади перед зданием черные роскошные «мерседесы», «опель-адмиралы», «хорьхи» и «опель-капитаны».

Район Маразлиевской и прилегающих к ней улиц оцеплен плотным кордоном солдат, ищеек гестапо и сигуранцы.[3] В штабе идет совещание командования. Присутствуют только генералы и высшие офицеры немецкой и румынской фашистских армий — всего сто пятьдесят человек… Из подвальных окон здания вырывается ослепительный огонь… Страшной силы взрыв сотрясает город. Оседая, горы камней и щебня погребают под собой «мерседесы», «опель-адмиралы», «хорьхи», «опель-капитаны» и их хозяев…

Война палачам объявлена.

На поиски «диверсионной банды» власти бросают все силы. Для ускорения расследования из Бухареста и Берлина прибывают специальные группы следователей. За поимку и выдачу властям «преступников» обещано колоссальное вознаграждение. Улицы и скверы пустуют. Ищейки гестапо и сигуранцы врываются в квартиры, совершают обыски, проводят облавы, прочесывают квартал за кварталом.

Тюрьмы переполнены. Допросы и пытки ведутся непрерывно. Днем и ночью. Но напасть на след подпольщиков фашистам не удается, следствие безнадежно топчется на месте.

«Кровь за кровь, смерть за смерть!» — такими листовками в течение одной ночи подпольщики заклеивают указы и приказы фашистов.

ДОМА

Еще в сентябре семья Гордиенко переехала из двух маленьких комнаток в опустевшую квартиру напротив. Над ними, в квартире доктора, поселился некто Петр Иванович Бойко.[4] Высокий, нос горбинкой, густые вислые брови. Что за человек, в семье не знали. Говорили о нем всякое. Но Яшка, а вслед за ним его старший брат Алексей привязались к новому соседу, пропадали у него днями и ночами.

— Что У тебя за секреты с этим длинным? — с тревогой спрашивала мать. — Ты к нему совсем переселился.

— Какие там секреты! — отмахивался Яша. — Слесарить нас с братом учит.

— А ему от этого какая прибыль?

— Мастерскую открыть хочет, чинить кастрюли, сковородки, а нас в помощники возьмет, подработаем.

Но мать не успокаивалась.

— Скрытничает он, таит от нас что-то, — жаловалась она мужу. — Поговорил бы ты, отец, с ним, отругал.

— А за что же, мать, ругать-то? — хмурился отец и нервно теребил одеяло.

— Да странно как-то все. Мореходку эвакуировали, а он остался. Почему? Чует мое сердце, неспроста это.

— Верно, неспроста, — соглашался муж. — Придет время, сам скажет, что к чему. В одном я, мать, уверен: своих детей мы воспитали правильно.

С трудом поворачивая голову, Яков Яковлевич смотрел на стену, где висели старые фотографии. Его взгляд задерживался на одной из них. Вот он — матрос революционного броненосца «Синоп» Гордиенко! Лихо сдвинута бескозырка, на черной ленте — имя корабля. Веселые глаза, удаль в лице, пышные боцманские усы.

Десять лет плавал он на «Синопе». Где только не побывал, какие моря, страны не перевидал! А пришла революция — стал матрос Гордиенко красным пулеметчиком. Бил и гайдамаков, и деникинцев, и махновцев! Эх, сейчас бы ему той удали и молодой силы!

Матрена Деомидовна как бы догадывалась, о чем думает муж, говорила с опаской.

— Лишь бы со шпаной не связался. Да еще этот Бойко, что за человек, бог его знает. Нехорошо говорят о нем. Будто был в строительном батальоне, а потом утек оттуда. Будто жену с сыном бросил, любовницу завел…

— Да все это злые люди треплют, а ты и повторяешь. Яшка наш — парень с головой, твердый, плохому человеку не доверится…

Но мать все это не убеждало. Она плакала ночами, днем в тревоге металась от окна к окну, выглядывала во двор, прислушивалась к шагам за дверью.

— Чисто Иисус Христос с креста снятый! — с ужасом воскликнула она, когда Яша появился на пороге после трехдневного отсутствия. — Нас бы с отцом хоть пожалел.

— Алексей знал, где я, — ответил Яша, смущенно топчась на пороге.

— Да он сам под утро явился. Господи, с ума я с вами сойду! Ты бы им что сказал, — обратилась она к мужу.

Отец, небритый, с заострившимся носом и впалыми щеками, лежал на кровати и, о чем-то думая, смотрел в потолок на паутину трещин.

— Хватит, мать! Кажись, все уже переговорили, — сказал он сурово. — Они уже взрослые, что к чему, им виднее. Я бы на их месте тоже без дела не сидел.

Мать поднесла к глазам угол передника, ушла в другую комнату.

— Где же ты все-таки был? — шепотом спросила Нина.

Она поливала Яше из большого медного чайника — водопровод не работал — и все охала, рассматривая на теле брата ссадины, царапины, синяки.

— Где был, там уже нет, — ответил Яша. — Много будешь знать — скоро состаришься.

— Думаешь, я такая глупая, что ни о чем не догадываюсь, да?

— Интересно…