Искатель. 1972. Выпуск №3

— Пиши! — резко и повелительно бросает Гмелин прислужнику. Ханский прислужник старательно выводит причудливые восточные письмена: «Дабы излечить опухоль Фет Али Хана, я, профессор Императорской академии наук Гмелин, предлагаю…» Далее следует целый список лекарств, которые необходимо принимать хану, чтобы опала опухоль. Перечислив все необходимое, путешественник умолкает.

Хан милостиво кивает ему на прощание.

Поклоны, поклоны, поклоны. Они сопровождают ученого до самых дверей. Точно большие маятники, качаются головы немых вежливых слуг. «Болванчики!» — думает Гмелин.

В детстве мать подарила ему на рождество шкатулку, и точно так же кланялись серебряные танцоры-болванчики, окончив коротенький менуэт. Однако не слишком ли он шутит? Наверное, во время этой тягостной аудиенции он тоже немного походил на одного из таких «болванчиков».

Дон… дин… дон… — высоко на башне бьют ханские часы. Половина четвертого. Визит окончен.

Словно тяжелые арбы, медленно потянулись дербентские дни. В жару команда корабля обычно спит, а ученый часами бродит по пыльному и душному городу. Вот стена, построенная когда-то Александром Македонским. А за той стеной, что идет поперек города, жили в древности греки. Могильные памятники хранят их имена. В канун Нового года женщины украшают могилы цветами, одаривают нищих, долго молятся. Да ниспошлет им аллах счастье.

Вечерами при свете свечи Гмелин обстоятельно записывает дневные наблюдения: «Сегодня обследовал Дербент. Около города на высокой стене находится укрепленный замок. Это резиденция хана. Весь город окружен каменной стеной. Вследствие отсутствия гавани и подхода судов торговля в Дербенте развита слабо…»

Говоря о бедствиях и нищете дербентцев, ученый заключает: «Весь Дербент желает, чтобы возвратились те счастливые времена, в которые Ширван был под скипетром российским».

За окном слышен разговор казаков.

— Вась, — просит кто-то, — а Вась, расскажи, как ты за персиянкой-то…

— Отстань, — ворчит Вася.

— Вась, а Вась, расскажи ужо в последний…, - умоляет тот же голос.

— Ладно… — соглашается наконец Васька. — Значит, у ручья я ее впервой встретил. Ну, скажу вам, братцы, цветок. Брови дугой… А глаза!

Васька умолкает, безнадежно машет рукой.

— Вась, а может, то не персиянка, а татарка?

— Сам ты татарин! — взрывается Васька. — Я татар беспримерно с первого раза узнать могу. Наперво у них лицо круглое и глаза косят.

«Наперво лицо круглое и глаза косят», — непроизвольно записывает Гмелин. И тут же, опомнившись, размашисто перечеркивает написанное. Прочитают в Академии такое — за животы возьмутся. И, стараясь не слушать более разговор казаков, пишет строго и обстоятельно: «Населения в Дербенте четыре тысячи. Сиречь среди них народы разные, как-то: татары, армяне, персы. Подле города они разводят траву. Из травы сей готовят краску, именуемую хной. Оной хной персы красят бороды. Отчего здесь у всех бороды красные… Хлеба здесь сеют весьма мало, которого и для самой необходимости недостаточно. Для того здесь мука с превеликим барышом продается… А животных водится очень много: зайцев, кабанов, диких коз, лисиц, медведей и волков».

Голоса на улице смолкают. Мягко ступая, кто-то входит в дом. Гмелин отрывается от дневника, оглядывается на дверь, видит красного, лукаво ухмыляющегося перса.

— Наш хан и повелитель… — гортанно произносит перс, и выуживает из халата мешок. Молча кладет на стол.

Не спеша Гмелин считает деньги. Сто рублей мелкой персидской монетой. Если бы ученый имел право, он непременно сказал бы: «Ваш хан просто дурень». Разве может он, член Императорской Академии, начальник большой экспедиции, принять ханскую подачку?

Молча, прикусив губу, Гмелин возвращает деньги… «Конечно, владыка обидится. Но аллах с ним! В конце концов я ведь не какой-то заезжий медик. Я прежде всего представитель великой державы Российской».

«Державы Российской…» — в который раз выводит он в дневнике эти торжественные строки. Но, к сожалению, «держава» пока мало помогает ему.

Итак, дописана последняя строка. Завтра снова в путь, теперь по суше, в глубь чужой страны. Гмелин кладет перо, зовет Охотникова.

— Они тоже пишуть… — докладывает казачок Федька.

— «Пишуть»… — путешественник удивляется, а затем лицо его озаряет улыбка. — Значит, у экспедиции будет и другой дневник. Возможно, более веселый…

Глава III. ПИСЬМО НА РОДИНУ

«Дорогая моя Наденька! Бесценный и единственный друг мой! Прежде всего спешу сообщить, что я жив и здоров. Правда, на минувшей неделе было занемог, но благодаря заботам и стараниям господина Гмелина, бог даст, теперь болезнь меня совсем оставит.

Письмо Ваше, кое я успел получить в Астрахани, чрезвычайно меня утешило. Так живо напомнило мне оно мою прошлую жизнь, Петербург.

Наденька, Вы спрашиваете меня о причине моего столь внезапного отъезда. Не может быть! Неужели Вам до сих пор ничего не известно?

Клянусь Вам, я не виноват, не я хотел этой дуэли. Произошло все случайно.