Искатель. 1978. Выпуск №1

Отдаленно Покровский почувствовал опасность. Он знал, что смерть от холода подступает к человеку с нежностью. Надо разорвать паутину сна, надо двигаться, но мысль уже не может привести в движение окоченевшие мышцы…

Луна скрылась за сопкой, и будто теплее стало. Будто перестал дуть ледяной лунный ветер.

Он понимал, что сбился с направления: по всем расчетам давно должен выбраться на дорогу. Но сейчас важнее всего — двигаться. В движении — жизнь, и он полз. Пусть не к дороге. Он полз к утру.

С руками у него было совсем плохо. А руки, именно руки, оставались последним средством передвижения.

Несмотря на холод, Покровский снял верхнюю куртку и попробовал ползти, сунув руки в рукава. Не получилось. Тогда он намотал воротник на правую руку и пополз, опираясь на локоть. Получалось так: он приподнимался, вытаскивая из-под себя куртку, двигая ее вперед, наползал и снова приподнимался, опираясь на свободную руку. Получалось очень медленно, но особенно не мучило. К тому же машины опять шумели, подсвечивая небо фарами, и он знал, куда надо двигаться. Все, что осталось в нем, в сущности, было лишь маленькой искоркой, угольком в куче холодной золы. Этой искоркой была мысль о том, что ему во что бы то ни стало надо добраться до дороги. Что будет дальше, его не занимало.

К утру он попал в какой-то редкий лес. Когда он смотрел на дорогу с противоположного склона, никакого леса там не было. В лесу было теплее, и он поверил, что в эту ночь не замерзнет. И еще он понимал, что двигаться дальше так, как он это делает, нельзя.

Покровский сел, нащупал в кармане перевязочный пакет и прибинтовал ноги одну к другой. Он еще не решил, что будет делать дальше, но знал точно: ноги мешают. Потом он надел на себя куртку, лег на спину и начал перекатываться в ту сторону, откуда доносился шум машины. Вскоре Юрий понял, что делать больше трех оборотов подряд нельзя: теряется направление. Сделал три оборота — тихонько заноси вперед ноги, и опять три оборота.

Пожалуй, еще никогда в жизни Покровский не был так доволен собой. Теперь он тратил гораздо меньше сил, давал отдых обмороженным рукам. Теперь он верил, что выберется.

Покровский сделал очередной оборот и почувствовал под боком что-то твердое. Он приподнялся и увидел круглую, величиной с чайное блюдце льдинку, внутри которой, как в куске прозрачнейшего янтаря, были запаяны желтые травинки. Некоторое время он смотрел, не веря глазам, потом бросился на льдинку и, прижав рукой, точно она была живая, начал рубить ножом.

Крепкий лед скрипел, на траву отскакивали прозрачные осколки, которые Покровский подбирал и тут же проглатывал. Льдинки были жгуче холодные и сладкие, с прекрасным дымным запахом дождевой воды.

Очень скоро он пожалел об этом подарке. Вода расслабила туго сжатую пружину. Боль и усталость придавили его к земле, а мысли, которые вторые сутки гнали его вперед, вдруг потеряли смысл. Что слова, когда смерть уже не пугает!

Покровский сделал еще оборот и застонал от боли. Видно, дела не плохи, если работают болевые клетки. Потеря чувствительности приходит раньше смерти.

Да и вообще он начал замечать, что вокруг творится странное. Порой лес начинал растворяться как бы в тумане. Но это могло быть следствием смены освещения. Труднее было объяснить голоса.

Свой голос он слышал уже не раз. С этим ничего не поделаешь. Забылся и заговорил. В конце концов это его собственные мысли.

Но эти голоса были чужие. Они обращались к нему, называли по имени. Смеялись. Разговаривали.

В лесу стало сумрачно, и опять заметно похолодало. Тепло уходило из воздуха, из стволов деревьев, из земли. Уходило из его тела. Юрий впервые серьезно подумал о том, что третью ночь он, пожалуй, не выдержит.

А дорога была рядом. Она мучила моторами машин, дразнила постоянной близостью и недостижимостью. Она была не лучше этих голосов. Она, кажется, была заодно с темнотой и холодом, сквозь которые он полз, а потом катился, кажется, всю свою жизнь.

И вдруг он увидел ее! Дорога была прямо за деревьями метрах в двадцати.

Издалека послышался медленный стук. Покровский дернулся и сразу пожалел о своих связанных ногах. Подтягиваясь на, руках, он полз к дороге.

Ехала телега. Обыкновенная деревенская телега на деревянных, обшитых железом колесах. На облучке, согнувшись и свесив голову так, что не было видно лица, сидел возница, одетый в старый солдатский бушлат и шапку с опущенными ушами. Телегу тащила небольшая рыжая лошадка с длинным хвостом и гривой. Морда лошади до ушей обросла инеем. Из ноздрей кудрявыми клубами вырывался пар. Каким-то отдаленным сознанием Покровский отметил, что мороз, видно, порядочный, раз лошадь так заиндевела. Царапая ногтями землю, он тащил себя к дороге. Когда телега оказалась напротив, он уже выполз из лесу.

— То-ва-а-а… То-а-а-а… — хрипел он. — Посто-о-о… О-о-о-й… — Грохот телеги уничтожал его крик. Скованный сном возница не поднял головы. Рыжая лошадка не шевельнула ушами. Она ровно и споро перебирала короткими ногами с мохнатыми бабками.