Искатель. 1979. Выпуск №3

На набережной Невы перед кабацкой избой остановились два морских офицера. Метлой у порога обмели снег с порыжелых ботфортов и широко распахнули тяжелую певучую дверь. Бригадир Бакаев, коренастый и широкий в плечах, с бычьей короткой шеей и золотистой гривой курчавых волос, вскидывая пшеничную бровь, сильно потянул ноздрями хмельной дух. С улыбкой покосился на своего спутника.

— Тут и отведем немного душу. — Помедлив, он многозначительно добавил: — Ляжем в дрейф.

— Ну что ж, эта гавань вроде ничего, — согласился командор Змаевич — тонкий и хрупкий, с косоватыми прорезями синеватых глаз. — Только выбери место потише да от любопытных глаз подальше.

Бакаев понимающе кивнул и, чуть прихрамывая, прошел в дальний темноватый угол.

Дверь кабака со ржавыми скрипами несколько раз бухнула — вошли англичане, шведы, разный суетный люд.

Меж столиков живо зашныряли два шута, стали приставать к кабацкому люду. Рядом с буфетом в сизых пластах табачного дыма разноголосо запели скрипки, гобой и волынка.

Проходя к буфету, Змаевич удивленно загляделся на сидевшего среди англичан человека в голландском платье. Оба обрадованно уставились друг на друга, и капитан потащил иноземца к лавке, где скучал Бакаев.

Иноземец оказался юрким, невысоким, жидко-белесоватым, имел улыбку хитрую и скользкую.

— Эй, Яков, глянь, кого я встретил! — повеселел Змаевич. — Moй приятель, Лаэрт Розенкранц! Вот с кем я готов выпить пива хоть бочку!

Трактирщица — баба редкой толщины — поставила перед компанией три высокие оловянные кварты, положила несколько вяленых рыбок.

Розенкранц вытянул обметанные пупырышками простуды губы и весело глянул поверх горы белой пены. Изрядно отпив, достал полосатый платок, вытер широкое и дряблое с навислым носом лицо, повернулся к Змаевичу.

— А что, капитан-командор! Давно мы с тобой не виделись?!

— Да, почитай, с полтавской баталии. — Змаевич смотрел с затаенной насмешкой.

— Где же ты все это время был?

— Где? — Капитан-командор откинулся к стене, коснулся напомаженных, словно нарисованных черных усиков. — Не на лебяжьих перинах валялся! Разные были гавани…

— Это так, — с заметной ухмылкой подтвердил Розенкранц. — А я вот слыхал, ты и в свейских землях бывал…

— И там меня носило. Но не для разорения, конечно, государь нас туда посылал, а чтобы при споре о мире со шведами было чего уступить, окромя Выборга и Карелы. Так что, Лаэрт, не без хитрости тогда обошлось. Сказывают, государь так и отписал генерал-адмиралу Апраксину: «Ежели бог допустит летом до Абова, то шведская шея легче гнуться станет…»

Розенкранц неопределенно улыбнулся.

— Ну и как? С той поры гнется?

— Да не очень. Уж больно они, подлые, влакомились в Финляндию! Хотя оно и понятно — сия провинция вроде титьки — всю Швецию кормит… А под Абовом жарко было. Ух, как жарко! Но, правда, мы шибко потеснили шведа. От той баталии в нашем полку осталось, почитай, не более сотни.

— Вот как! — Датчанин отвернулся к шутам и сделал вид, что смеется над ними.

— Да оно и не то, чтобы очень мало нас осталось, — метнул Змаевич тяжелый взгляд. — К вечеру подъехал государь и зычно справился: «А много ли вас осталось, ребята?» Фланговый ему и ответил: «Да еще фортеции на две хватит, господин первый бом-бар-дир!» Во как разошлись — до лютости.

— И в то же время мы под Штеттином, главным померанским городом, мира искали, — сказал Бакаев, пытливо вглядываясь в Розенкранца. Со злой услужливостью справился: — Это на Одере, знаешь?

— Как не знать! Там ведь и наши воевали.

— Да, ваши повоевали! — Бригадир так ударил по кремню, что целая туча искр брызнула из-под кресала.

Шуты затеяли потешную драку. Яростно вцепившись друг в друга, лаяли, мяукали. Неистово лупили по столам пузырями с горохом, опрокидывали пустые лавки. Английские шкиперы, дивясь необыкновенному развлечению, топотом и свистом подзадоривали шутов.

Бакаев, бледный от злости, наклонился к Змаевичу, леденисто зацедил:

— Кабак, кажись, русский, а от иноземного комарья не продохнуть! На черта ты еще этого Лаэрта звал? Уж больно он что-то крутит — по всему видать.

Змаевич заискрился белозубой улыбкой.

— Да брось ты спьяну нести околесицу! Датчанин в нашем флоте служил. Заслуги от государя имеет, ко двору близок. — И зашептал, понуро горбя плечи: — Слыхал, вчера Адмиралтейская коллегия по всем рапортам о повышении в чинах резолюции учинила. Не иначе, как скоро в поход…

— Скорей бы, — вздохнул Бакаев, вытаскивая трубку. — А я-то думал — пошто моих гренадеров во флот переписали?

Он отпил пива, неожиданно поднялся и легонько потащил подслушивавшего датчанина к себе за рукав.

— Шел бы отсель, герр майстер… А то, ей-богу, перешибу!

У датчанина запрыгали губы. Не понявший в чем дело Змаевич вскочил, удивленно задрожал бровью.

— Стой, Яков, ты уже хватил лишнего! Даже союзников перестал признавать. Иди-ка, я тебе суну под нос кое-что. — Он подвел упиравшегося приятеля к стене, где красовался грозный петровский указ. — Видишь? Сие — табель поведения! Ноне и не за то легко угодить в четыре царские стены.

Крут государь!