Искатель. 1983. Выпуск №1

— Вот как ты заговорил, — сказал он неожиданно спокойно. И это спокойствие не сулило ничего доброго, но Антону уже было наплевать. — Соображаешь, что говоришь? Хотя чего тебе бояться…

Это он намекал на чекиста-отца.

Антон с удивлением смотрел на Бориса, пытаясь осмыслить эту последнюю фразу, так она его поразила. Но в это время в калитке появилась Клавка и сказала, что мать зовет обедать.

— Проводи меня, — сказал вдруг Борис, — надо поговорить…

И Клавка пошла… Вот так…

Антон торчал в беседке, подперев щеки ладонями, ждал. Мать звала ужинать, не пошел. Задул ветер с дождем, он все еще маялся, курил и думал о Клавке, до ломоты в висках пытаясь собрать воедино рассыпавшиеся слова, злые, беспомощные, с которыми обрушится на эту безвольную куклу, разумеется, по-дружески, но без всякого снисхождения. И вдруг растерял их мгновенно, увидев ее перед собой, кокетливо вильнувшую в. дверях беседки своей цыганской юбкой, ее улыбку, застывшую на оливково-смуглом лице.

— Ну и до чего вы там договорились? — спросил равнодушно.

— Ни до чего. Повернулась и, ушла.

Он поднял голову и увидел ее глаза, нестерпимо лучистые от наплывших слез.

— Вот так, — рассмеялась она, привычно коснувшись пальцами висков, — голова разболелась.

Может быть, и к лучшему сойтись ей с Борисом, раз уж на то пошло. Что ей с дядькой-бирюком? Дома не бывает, — то в институте, то у деда-лесника глухарей бьет… А Клавке семья нужна. Так, наверно, и будет. А слезы ее как роса, до первого солнышка… Все в нем противилось этой мысли, а что поделаешь? Девку, что кошку, говаривала мать, за хвост не удержишь.

— Любовь… — покачал он головой. — И что это за штука, никто не знает.

— Ну ты-то, наверное, знаешь, — и снова потерла виски, — ты у нас теоретик.

— Я-то знаю, — сказал он сквозь зубы, боясь, что вот-вот и сам разревется, так жалко было и ее и себя… — Я знаю, — повторил он сквозь дерущий горло комок. — Это когда двое как одно целое. Когда готов отдать все и рад… Все! Кроме собственного достоинства. Иначе перекос, обрушится домик.

— Так оно и бывает, — снова хохотнула она, откинув со лба челку. — Гибнем под обломками. А потом опять воскресаем.

— Не понял.

— И не надо, не забивай себе мозги раньше времени. Философ ты мой умненький. И вообще перестань, хватит!!

— Что хватит?

— Все! Ничего! — И вдруг затерлась головой о его плечо. — Не обижайся, ладно? Не будешь? Я же сказала, что ты умничка… Может, покормишь все-таки: есть хочу зверски, впервые за весь день. А дядька опять в лесу с охотой, лес его лечит, черта лысого.

Он слегка оттолкнул ее, сказал — ступай, мать давно ждет. Но она продолжала дурачиться, потребовала, чтобы он шел с нею, одной скучно, и он послушно поплелся и, хотя ничего в рот не лезло, выдержал пытку, отсидел за столом рядом с ней, весь чужой, словно замороженный…

* * *

Товарняк шел, без остановок по своей, по чужой земле, то утопавшей во мгле, то словно грозившей из тьмы таинственными огнями. Изредка ветер заносил в вагон влажные запахи полей, свежей стерни. Вдруг вернулось далекое детство, поезд, мчащийся в «Артек», желтые горы в барашках зелени и вдалеке неожиданная, как всегда, дымчатая полусфера моря. И встречающая у ворот толпа ребят — белые, желтые, черные смеющиеся лица… Антон разомкнул глаза, стряхивая наваждение. По вагону гуляли полосы света. Он прильнул к щели и почувствовал рядом прерывистое дыхание Бориса. Вдали, обозначая дорогу светящимся пунктиром, шли танки — длинная, бесконечная колонна. Они были похожи на чудовищ, крадущихся в ночи.

— Немцы, — чуть слышно обронил Борис. Антон лег, нащупав в кармане тёплую тяжесть пистолета, — Лавиной ползут.

— Ничего. Как приползли, так и уползут.

— Ты уверен?.. — В голосе Бориса приглушенно звучала горечь.

Он и сам не мог бы сказать, откуда в нем эта уверенность сейчас, когда оба они среди чужих, точно звери в клетке на колесах… С жарким, внезапно подступившим удушьем вспомнил подковы сапог над собой там, в застенке, равнодушное, похожее на любопытство презрение в совиных глазах майора, и опять уже в который раз с привычно нарастающей ненавистью подумал, что людям этим в театрально пестрых мундирах со. всеми их танками и тупой мыслью о превосходстве просто не под силу задушить человечество. Рабство в двадцатом веке?! Невозможно… Оглушили огнем, внезапностью, но это ненадолго, не может быть… Неохватная земля, заводы, шахты и двести миллионов готовых драться насмерть. Сейчас он мерил всех по себе, иначе не мог, и даже поморщился, таким абсурдным представилось ему это немецкое нашествие. Авантюра немыслимо огромных масштабов, авантюра — тут их главный просчет. А вслух только сказал:

— Уверености мало, драться надо… Каждому до конца.

Борис вздохнул:

— Знать бы, который час…

По времени они должны быть уже недалеко от Нежска.