Искатель. 1987. Выпуск №1

Ничего нового для Меренкова сержант не сказал: легкие танки БТ, то есть быстроходные, еще недавно любимые всеми танкистами, отличившиеся в боях на Халхин-Голе, с первых дней этой войны получили нелестную кличку «железных гробов». Работающие на чистейшем авиационном бензине, плохо защищенные броней, они оказались хорошими целями для вражеской артиллерии. Ничего нового сержант не сказал, но тон его обидел Меренкова, и он, только что сам думавший о том, что придется взорвать танк и выходить из окружения пехом, теперь с возмущением отверг эту мысль.

— Если думать только о себе, то конечно, — побелевшими губами выговорил Меренков.

Он спрыгнул на землю и стоял, покачиваясь, подыскивая слова позлее, поувесистее. И танкисты повыскакивали из машины, встали рядом с ним. Так они и стояли друг против друга — трое танкистов и четверо пехотинцев, — обозленные друг на друга из-за того, что немцы прут, что горючего нет и теперь надо своими руками губить боевую технику, что впереди тяжкие километры по тылам врага, которые не всем суждено пройти.

— Есть, конечно, танки и получше, — уже спокойнее выговорил Меренков. — Но не мечтать надо, а бить врага тем, что есть!..

— Не горячись, лейтенант, — сказал сержант. — Разве мы не понимаем. До врага-то ведь добраться надо. А как доберешься, если горючего нет?

— Так ведь пушка, — Меренков обреченно махнул рукой в сторону танка, попал кулаком по крылу, и броня охнула, как живая. — Пушка же, сорокапятка, — добавил жалобно и подул на ушибленную руку. И оживился: — Есть поблизости дорога? — Схватился было за планшетку с картой да вспомнил, что все равно не знает, где находится, забросил планшетку за спину. — Выедем к дороге, распатроним что попадется. А кончатся боеприпасы, взорвем танк и уйдем в лес. Так мы сделаем.

Он повернулся, оглядел своих танкистов.

— Кесарев, Гридин, пойдете в разведку. Найти место, куда можно вывести танк. В пределах двух—трех километров, не далее.

— Это и мы можем. Сидите уж возле машины, — сказал сержант.

— Вы еще здесь? — мстительно спросил Меренков.

— Ладно тебе, лейтенант. Поговорили и хватит.

Меренков помолчал, обиженно надув губы, — молодой еще был лейтенант, необтертый, — сказал, не глядя на сержанта:

— Отставить, Гридин. Пойдет Кесарев с этим…

— Я сам пойду, — сказал сержант и, никого не дожидаясь, пошагал в густеющие у опушки кусты.

Зной спадал, раскаленная за день броня остывала, и даже в железной утробе танка, где еще час назад, казалось, можно было задохнуться, теперь было вполне сносно. Меренков залез на свое командирское место, машинально пощелкал тумблером молчащей рации, как делал этот уже много раз, посидел в задумчивости. Ясно было, что сержант совсем не хотел его обидеть, плохо отзываясь о танках, просто желал помочь ему, утешить, понимая, как непросто своими руками взорвать боевую технику, еще способную разить врага. От мысли этой злость поспала и пришло знакомое чувство командирской уверенности, он высунулся из башни, крикнул попавшемуся на глаза пехотинцу, чтобы шел в охранение. Тут же сообразил, что не так следует ставить задачу, вылез, спрыгнул на землю и сам повел его в чащобу кустов. С опушки открывался простор неубранного хлебного поля. Слева опушка редела и кончалась, а справа была пологая высотка, густо поросшая понизу кустарником и почти голая сверху, лоснящаяся от ровного травяного покрова. На высотке стояло что-то вроде баньки. И никакого движения не было ни в поле, ни на этой высотке, и нигде не виделось дымов, и ниоткуда не слышалось ни выстрелов, ни треска моторов, ничего. Будто война обошла стороной эти места, для какой-то цели оставив их заповедными, нетронутыми.

Лейтенант с трудом подавил в себе желание сейчас же ринуться через хлеба на эту высотку, заглянуть, что там, за ней. Оставив бойца на опушке, он вернулся к танку. Экипаж возился внутри машины, занимаясь обычными на коротких остановках профилактическими делами — что бы там ни было через час, хоть и через минуту, а матчасть должна быть в порядке.

А пехотинцы, безучастно сидевшие возле танка, разозлили Меренкова.

— Чего расселись?! — крикнул он. — Одни работают, а другие расселись?!

— А чего ж делать? — наивно спросил тот расхристанный боец, на котором обмундирование висело, как на чучеле.

— Как фамилия?!

«Разгильдяй» вскочил, уронил винтовку, схватил ее, но тут же уронил противогазную сумку, которую почему-то держал в руках.

— Красноармеец Дынник.

— Оно и видно, что Дынник.

Что хотел сказать этим, лейтенант и сам не знал. Еще с военного училища застряло в нем снисходительно-высокомерное отношение к топтунам-пехотинцам, и вот теперь оно прорывалось. Хотя уж нагляделся за эти недели войны, как достается пехотинцам. Ничуть не меньше, чем танкистам.

— Видишь, катки грязные? Ветки торчат, и вообще. Чтобы чисто было. Это и тебя касается, — крикнул он, обернувшись к другому бойцу.

— Чего их чистить? Все равно ведь взрывать? — наивно возразил боец, и в голосе его, в самом тоне вопроса Меренкову снова послышалась издевка.