Искатель. 1988. Выпуск №6

— Да все мы ежедневно решаем задачи, подбрасываемые житьем-бытьем, — возразил Пухи.

— Ладно, можно сказать и поскромней — преступником.

— Логические задачи… Ты что, в шахматы играешь с твоими… э… клиентами?

— Шахматы не шахматы, а сложностей у нас под завязку: и логических рассуждений, и необходимости предвидеть ходы противника. Во-первых, противник не всегда играет белыми, во-вторых, в этой игре нет правил, вообще никаких, и каждая фигура ходит туда, куда ей заблагорассудится… Я начинал с ненависти, с чувства мести. Мы с тобой уже знали друг друга, когда чьи-то разнузданные сыночки изнасиловали подругу моего брата. И он, понимая, что не сумеет разоблачить и наказать их, покончил с собой. Ему было восемнадцать… Но я жив. И хорошо, что я — жив. Иначе сколько негодяев гуляли бы сейчас на свободе, а не сидели в тюрьме!

— И до сих пор — ненависть и месть?

— Говорю же: с этого я начинал. Теперь поутихло. На смену ненависти пришло интеллектуальное отношение к социальной гигиене, к профилактике. Порою и жалость испытываю к преступникам, особенно когда судьба — наследственная предопределенность, социальные условия — была к ним жестока… И тогда я думаю: ведь если бы я оказался в таких же генетических и социальных условиях, а он — в моих, ведь я бы… я был бы преступником, а он бы меня преследовал, наказывал. Но такое приходит в голову редко. Обычно я смотрю на преступление как на болезнь, а себя ощущаю кем-то вроде хирурга. Или вот еще сравнение — тараканы: они не виноваты, что родились тараканами, но мы-то их истребляем!

— Только тогда, когда они начинают нас одолевать, правда?.. И последний вопрос интервью: были в твоей жизни выдающиеся события?

— Только одно, в самом начале, при рождении — первого июля тысяча девятьсот пятьдесят первого года. Пояснять надо?

— А что пояснять? Дата как дата…

— Нет, брат, это первый день второй половины первого года второй половины нашего столетия.

— Мать честная. Как ты этакое придумал?

— Не придумал. Вычислил, борзописец.

— Ох, не завидую я твоим противникам по игре.

Машину оставили перед отелем-рестораном «Горицвет» и, не заходя туда, отправились к сторожу. Дома была только Пенка. Оказывается, Иван пошел звонить в Софию. Пенка указала им конфискованную дачу, где нижний этаж приспособили под почту и даже табличку повесили «Почта — Телефон — Продажа газет и журналов». Сезон кончился, и почтовый начальник отправился в лес на заготовку дров.

На подходе к почте они увидели Ивана, который кинулся им навстречу с радостным воплем:

— Да я ж вам, вам собираюсь звонить!

— Насчет чего? — спросил Лилков.

— Как насчет чего?.. На дачу кто-то залез. К господину Бангееву!

— Ты кого-то видел? — спросил Бурский.

— Да нет, только свет горит — люстра в большой комнате, ну и видно сквозь щели в ставнях.

— Может, это мы забыли выключить?

— Выключили, я помню. Опять же замок на кухне сорван.

— Надо спешить, — сказал Бурский, обернувшись к Лилкову. — Не нравятся мне люстры, которые светятся среди бела дня.

Подойдя к даче, решили поначалу разведать обстановку. Дверь, выходящая на террасу, была закрыта, а та, что вела в кухню, приотворилась — замок с нее вообще исчез.

— Пухи, иди понаблюдай за террасой, — распорядился Бурский. — Только к двери близко не подходи.

— А если из нее кто выскочит?

— Зови меня. — «Вот промашка — приехал один из Софии…» — подумал Бурский. — Иван, зайди с противоположной стороны. Если что не так, тоже меня зови.

Он достал пистолет, спустил предохранитель и осторожно переступил порог. Лампочка здесь тоже светилась, но все было так, как они оставили после обыска…

Нет, не все: на столе стояла большая красная сумка.

Тишина абсолютная. Бурскому показалось смешным стоять так, судорожно сжимая пистолет, и он уже хотел сунуть его в кобуру под мышку, но вдруг услыхал тихий стон — даже не стон, а сдавленное, еле слышное хрипение. Он прислушался. Хрипение повторилось. Тогда он, рванув на себя дверь, которая распахнулась бесшумно, с пистолетом на изготовку шагнул в гостиную. Свет большой пятирожковой люстры поначалу ослепил, и Бурский не сразу увидел фигуру в кресле.

Мужчина — крупный, очень смуглый (должно быть, Нанай Маро, хоть Бурский никогда его и не видел) — снова всхрапнул. Казалось, он разглядывал незваного гостя желтыми своими глазами из-под полуопущенных век… Но нет, он спал.

Бурский не решался приблизиться. Опасаясь ловушки, так же бесшумно отступил в кухню.

В течение около получаса они втроем успели обшарить всю дачу. На втором этаже, в спальне, обнаружили еще одну сумку, желто-коричневую. И здесь светился абажур-бра над кроватью.

Вернулись в гостиную. Неизвестный так и не переменил положения в кресле. Рассмотрев его вблизи, более внимательно, обнаружили, что он без сознания. Вся правая половина его тела будто задеревенела. Инсульт (а это, наверное, инсульт) застал его, похоже, с рюмкой в руке — рюмка упала на ковер и потому не разбилась. На столе стояли тарелки с нарезанной дорогой колбасой двух сортов, хлеб, черная икра, мешочек с соленым миндалем, бутылка «Преслава».