Искатель. 1989. Выпуск №1

— В Саду был ш-шикарный эль скандаль, — шуршала Змея; — Уж-жасный ш-шорох! Аполлон в беш-шенстве! Это понятно, не хочет, чтобы его топили. Нимфочки в обморок попадали. Боятся тебя. Капа.

— И правильно, — ударила печатью по столу кариатида. — Боятся — значит, уважают. Любви ихней мне не надобно.

— Ну-у, Капа, удиви-ила! А как же тот, чье имя начинается с буквы А, наш красавец? Неуж-жели рука поднимется и на него? О-о, мстительная Капа!

— Тяжко будет, но поднимется, — с мрачной страстью припечатала Капа.

— Уж-жель не пощ-щадишь? — воскликнула Змея, нервно шлепая хвостом по бумагам.

— Передай ему, — выдохнула Капа, — если осознал, пусть придет. Все прощу. Если нет — утоплю. Я сейчас в силе. И Аполлошку вашего с сеструхой его Артемидкой — к ногтю. Собак ихних мраморных — в щебенку. Много у меня планов. Аж башка гудит. Трещинами пошла…

Змея насторожилась:

— Всех-всех топить будешь?

— А то как же. Зло надо вырывать с корнем.

— Капа, голубуш-шка, — насмешливо прошипела Змея, — а мой-то как же? Его, что ли, тоже на дно?

Капа растерялась лишь на мгновение и затем запальчиво грянула:

— А твой-то чем лучше? Па-адумаешь, персона! Мне вообще говорили, что это плохая скульптура!

Змеи заюлила:

— Чисто по-женски, душ-ша моя, я тебя понимаю. Ты сейчас в аж-житации, амурная твоя затея потерпела фиаско, ты чрезмерно горячиш-шься. Но, если хочеш-шь знать мое мнение, где-то ты права.

Кариатида напряглась и повела сильно накрашенными очами.

— А тебе-то какая польза с моих идей? Ты гада. Вынюхивать приползла, а потом Самому донесешь? А он прискачет и меня шандарахнет!

— Какая уж-жасная у меня репутация! — закатила глазки Змея и подперлась кончиком хвоста. — За ч-что? Ведь я страдаю больше всех! Он топчет меня своей лошадью тысячелетие! Миллион лет! Я изнемогаю, душ-шенька! У меня давно разорвалось сердце. И весь мой ш-шарм, весь мой блеск — это всего лиш-шь бравада! Доброе, улыбчивое лицо — это маска! О-о, как я страдаю!..

— А ты уползи и затаись, — сочувственно посоветовала кариатида. — Можешь в сейфе у меня жить. Потом вольер тебе оборудуем. Ты нам будешь петь по вечерам, истории рассказывать. В школы тебя повезем, на лекции. Красивая, молодая — жить и жить. А она ноет!

— Но долг?! — взвилась Змея. — Кого же Он будет топтать?! Я же символ! И кому Он без меня нужен будет? Я же олицетворяю собой все задавленное, прогрессивное, бунтарское, а Он — мой мрачный деспот, мой вечный противник, мой мучитель и властелин!

— Э-эк! — только и крякнула кариатида, покоренная словесными выкрутасами гады.

— Да, я такая, — скромно потупилась Змея. — Всем бунтарским, что есть во мне, я тебя поддерж-живаю, душ-шечка. Топить так топить! Но вопрос — с кого начать. Садово-парковые, ангел мой, это ведь приш-шлый элемент, эмигранты. Не в них главное зло. Не-ет, ты мне утопи самого главного, от которого вся эта напасть: все эти иноземцы, выскочки, нахалы!

Капиталине очень понравилась мысль начать акцию с потопления Самого, но было боязно.

— Как бы чего не случилось, если Самого кончить? — опасливо сказала она.

— Ничего не бойся, — заверила Змея. — Будет прекрасно. Вообрази: камень, на нем я. Около камня — лошадь. К лошади я зла не питаю. Это ж-животное подневольное, глупое, таких я ж-жалею. Какой прекрасный символ буду являть собой я на камне! Тогда никто не скаж-жет, что все прогрессивное попирают. Сразу будет видно — нас не затопчеш-шь! Это гуманно, Капа, патриотично, эстетично, наконец!

— Твой проект я обдумаю, — строго сказала Капиталина. — А теперь ползи отсюдова. Тезисы кропать буду.

Был самый неприятный час осенней ночи, самый глухой, дождливый, зябкий. Редкие фонари слепо мигали на улицах, ветер по-хулигански буянил, срывая последние листья с деревьев, и черная вода в каналах дрожала от хлестких его ударов.

В Саду царило смятение. Статуи, покинув свои пьедесталы, толпились вокруг Аполлона. Даже польский гетман скатился на землю и устроился у ног олимпийца.

Солнечный бог пребывал в растерянности: как мог он спасти своих подданных от грозившей погибели? Мраморный он был… Вот если бы настоящий!

Среди всеобщего хаоса, заунывных жалоб и причитаний вдруг раздался пьяный голос старого фавна, циника и дебошира:

— А что, братва, не рвануть ли нам куда подальше, в теплые края, в Грецию?

Все приумолкли, обдумывая предложение, а потом загалдели с пробудившейся надеждой:

— Греция!..

— Где она, эта Греция?..

— Поди, далеко… Не найдем. Того и гляди расколемся по дороге…

— Там тепло, говорят… А дождя вообще никогда не бывает…

— Что здесь пропадать нашей красоте! Не сегодня завтра Эльдар Федоренко придет в ящики нас заколачивать… Из ящиков не убежишь!..

Чело Аполлона омрачилось раздумьем. Затем он принял решение:

— В Грецию так в Грецию!

— А куда идти, Феб? В какую сторону, — жалобно всхлипнула Артемида, и заскулили ее мраморные псы.

— Я слышал, надо туда, — мужественно молвил бог и протянул увечную свою ладонь в сторону центральной аллеи, в конце которой виднелась узорная решетка. — Вперед! Не дадимся Эльдару Федоренко!