Искатель, 1990. Выпуск №1

Шеф полиции вскочил, глаза метали ледяные стрелы:

— Замолчи! Думаешь, что говоришь? Такими омерзительными предположениями ты ведь и меня обвиняешь!..

— Потенциально, — сказала Главный психолог. — Но я не обвиняю. Сейчас ты именно сам себя обвиняешь.

— Ты обвиняешь даже нового министра…

— Потенциально, — всхлипнула Главный психолог и опустила взгляд.

— Выходит, всякого, мыслящего иначе, можно теперь…

— Потенциально… — голос ее сорвался, и она заплакала. — А также и тех, с кем связывают эти разноцветные телефоны.

Это психолог уже произнесла шепотом, сквозь слезы.

Шеф полиции подождал, пока она успокоится. Потом, задумавшись, подошел к застекленной стене и раскрыл среднее окно. Колокольный звон с оглушительной силой ворвался в комнату. Там, внизу, на улицах, остановилось движение транспорт, машины гудели, выражая таким образом скорбь в связи с невероятным несчастьем, постигшим нацию. Безмолвные люди стояли толпами, опустив головы. Главный психолог достала платочек и прижала к глазам.

— Как долго будут звонить колокола? — тихо спросила она. Как долго будут сигналить машины? Что произойдет, если мои предположения окажутся верными? Охота на людей. Расовые преследования. Необдуманные действия, вызванные ненавистью и жаждой мести. И все потому, что я всмотрелась в Глаз Кассандры и не могла удержаться, чтобы не сообщить тебе свои мысли. — Она глубоко вздохнула. — Это все, конечно, моя профессиональная дотошность. Моя убежденность, будто мне известно, что творится в человеке, в его самых потаенных уголках. Там больше зла, чем добра…

Она порывисто встала и подошла к шефу полиции, который стоял теперь спиной к окну и был похож на восковую фигуру.

Она взяла его за руку.

— Забудь все, что я говорила. Ты ведь сам сказал, что это несчастный случай. Разгильдяй шофер и пассажир Министр, имевший мое разрешение не пристегивать ремень безопасности.

Шеф полиции медленно покачал головой и устремил на нее свой холодный взгляд.

— О, нет, Кассандра, — проговорил он с расстановкой. — Ты и мне дала возможность всмотреться в твой «Глаз» и понять доселе скрытую взаимосвязь событий. Теперь мой долг, моя профессиональная дотошность, мой престиж поставлены на карту.

И если в твоем «Глазе» движение по спирали идет от периферии к центру, то я буду действовать наоборот. И, возможно, я найду твоего камикадзе. А народ тем временем пусть воздвигнет некрополь с колоннами — свой алтарь с пальмами.

ДНЕВНИК

«..Власть, которой он, Министр, наслаждался каждое утро как душистым мелом, намазанным на ломтик хлеба к завтраку, которая утешала слабых и подчиняла себе сильных, власть, которая его окружению, получившему от него высокие посты и пользовавшемуся его покровительством, давала возможное делать свои дела, ибо лица, составляющие это окружение, хотя сами по себе и слабые, могли пользоваться психическим и физическим силовыми полями власти для исполнения своих обязанностей и выбора средств…»

Новый министр, пробежав взглядом страницу дневника, одобрительно кивнул собственным формулировкам. Он был доволен тем, что в них допускалось предположение, что не только Министр, мог ежедневно иметь на своем столе все деликатесы власти, и выбирать, и наслаждаться, а в подходящих ситуациях приглашать и других к столу, чтобы отведать эти лакомства, но не для насыщения, а лишь для возбуждения аппетита. По правилам игры и иерархии именно его судьба, управляемая неумелым шофером или какими-то неведомыми силами, сделала наследником власти.

А как искусно Он «жонглировал» своей короной, скипетром и державой! Как виртуозно умел облачать мысли, намерения и амбиции в сверкающие одежды риторики, так удачно подобранные для той сцены, тех кулис и того освещения, каких требовала конкретная ситуация! Как превосходно умел одновременно играть роль души коллектива и самоотверженного индивидуалиста несущего добровольно взятый крест исключительно благодаря силам, которые сообщались ему от других! Роль мудрого наблюдателя, эксперта, советчика и автора принимаемых решений!

Новый министр вздохнул. Смог бы он сам когда-нибудь так менять облик? Вкладывать понятие «коллектив» в слово «мы» так чтобы в нем не только отражалась общность бремени, ответственности и энтузиазма, но чтобы оно еще и воспринималось публикой как хотя и не провозглашенное, но доверчиво принятое pluralis Majestatis, как вотум безграничного доверия, святость гения и непредвзятое указание компаса при выборе пути. Смог бы он сам когда-нибудь так иронизировать над собой, как Он, заставляя аудиторию плакать и прощать, смеяться и вставать на его сторону, или проявлять симпатии и антипатии, подчиняясь взмаху кнута укротителя?