Искатель. 1991. Выпуск №3

Замок неожиданно щелкает, и дверь, на которую я слегка давил, распахивается в прихожую. Я врываюсь внутрь, захлопываю за собой дверь, прижимаюсь к ней спиной. А спина-то у меня мокрая, и колени трясутся. Если за мной уже выехали все-таки? Сигать с балкона на веревке вниз? Веревку-то я с собой прихватил, как и еще кое-что. Носовым платком протираю замки — на них я опирался руками. Потом извлекаю из-за пазухи тонкие перчатки из синтетики, туфли сбрасываю...

Обыск стараюсь делать не спеша, запоминая, как лежит та или иная вещь, как повернут ключ в замке того или иного ящика. Очень скоро я нападаю на плоский прямоугольный чехол из зеленой пластмассы, в нем хозяин хранит документы. Паспорт: Болотин Виталий Петрович, 24 марта 1948 года. Овен, стало быть. Женат, разведен. Диплом. Та-ха-та... Фармацевт! Еще один диплом, полученный позже, это уж наверняка на заочном добывал образование. Экономический факультет. Справка, справка, выписка из трудовой книжки... Книжка сберегательная: весьма не густо. Да и обстановочка у него в квартире поскромнее, нежели у Крысина. О чем это говорит? Пока ни о чем.

Женской одежды в шкафах нет. А квартира двухкомнатная, и дом этот — не кооперативный, я спрашивал.

Телефон у Болотина богатый — с электронной памятью на несколько номеров, с сенсорным набором. Трудно даже сказать, на сколько это тянет в рублях. Но то, что хозяину он обошелся не менее чем в тысячу, сомнению не подлежит. Красноречивая деталька. И магнитофончик двухкассетный импортный, и костюмчик-тройка шерстяной бельгийский в шкафу — все в глаза не бросается, никакой мишуры, по дорогое, добротное. Виталий Петрович — бедный человек, поскольку дешевых вещей не покупает. Вон мебель у него какая, с первого взгляда совсем невидной покажется, старомодной, но ведь она из настоящего дерева, а не из клееной стружки и опилок.

И было у меня чувство — а чувству я привык уже доверять, — что квартира у Болотина — нечто сродни нижней комнате в борделе, обстановка в которой безвкусная, но достаточно скромная, и в комнате в этой не пьют, не занимаются развратом, а только знакомятся с условиями, с тарифом за услуги. Я готов поклясться, что у Виталия Петровича есть автомобиль.

Да, эту квартиру надо оборудовать микрофонами с особой любовью и тщанием. В телефоне ковыряться не стоит — столь дорогую и тонкую вещь можно и попортить ненароком. А вот в коробочку, в розетку для подсоединения телефонного провода мы некую штучку вставим. А на чердаке поставим усилитель. Прием будет надежным и чистым, иначе Грош цена мне как радиоинженеру.

Петриченко до этого я встречал месяца два назад. Он, как всегда собранный и сосредоточенный, летел куда-то, выдвинув вперед свою каменную челюсть. При его службе подобный имидж как нельзя кстати. Я раз видел, как Петриченко «беседовал» с одним подозреваемым. Дверь его кабинета при этом была заперта изнутри. Я никогда не заблуждался насчет средств и методов «раскалывания» преступников, но после того случая созерцание кинодетективов, в которых «сыскари» ловят уголовничков, словно шахматную задачку разгадывая, у меня вызывало саркастическую ухмылку.

А сейчас я Петриченко не узнавал. Он не выглядел человеком, испытывающим постоянную нехватку времени. Совсем наоборот — его движения и даже манера вести разговор приобрели некую замедленность, словно бы мне показывали прежнего Петриченко, отснятого «рапидом». Он вяло подал мне руку, а раньше его рукопожатие было скорее похоже на апперкот.

По этим коротким ударам я Петриченко хорошо знаю. Года три назад всего я бросил заниматься каратэ, мы с Петриченко были в одинаковой категории — до 75 килограммов. Он пониже меня, но поплотней. А руками-корягами своими кирпичи крушил в соревнованиях по разбиванию предметов — только пыль столбом стояла. Ладонь у него и сейчас шершавая, словно кора дерева.

Здорово, Стас, — элегически произнес Петриченко.

Привет, Пинкертон, — сказал я. — Жизнь в поиске, то бишь в сыске?

— Нет, — ответил он, как-то странно глядя на меня. — Что значит — нет?

— А то и значит. Ушел я оттуда.

Ну-у? - я изумился. Петриченко в милиции прослужил около десяти лет, пошел туда сразу после армии. При таком стаже вроде бы не принято уходить, да и рассказы его о своей службе отдавали слегка патетикой.

Надоело все, — сказал он, вдоволь налюбовавшись моей растерянной физиономией. — Ты что, для того меня и позвал, чтобы на холоде держать? Давай-ка хотя бы вон в «Шоколадницу» зайдем.

В «Шоколаднице» он сразу заказал коньяк:

— Не тушуйся, я угощаю.

Уж мне-то тушеваться стоило при моих совсем уж ограниченных финансовых ресурсах, но я сказал:

— Да я не очень-то и тушуюсь, но мы же с тобой оба не очень чтобы этим делом увлекались...