Искатель. 1996. Выпуск №5

Оба — Сорсен и Бэк — снова засмеялись, так, словно радовались неожиданной отсрочке смертного приговора. Они как будто уже приготовились к смерти, но она прошла мимо, и теперь они не могли сдержать своего ликования.

Впереди показался щит с надписью «Оттендорф Окрилла».

— Еще десять минут — и мы будем в Дрездене. Кажется, успеваем, — сказал Сорсен.

— Американцы бомбили Прагу. Они летели на Дрезден, увидели внизу реку и мосты и давай сбрасывать бомбы. Прага пострадала по недоразумению. Я был в Дрездене после налета. Шесть тысяч тяжелых бомбардировщиков! Семьдесят тысяч трупов осталось на Старой рыночной площади. Это все равно, что атомная бомба, только без радиации, — сказал Бэк.

Узкие дома тянулись рядами параллельно автобану.

— Лучше бы они построили автобан вокруг города, — сказал Сорсен, — а то ехать через Дрезден приходится очень долго. Полно светофоров, больше стоишь, чем едешь. Им нравится наблюдать за теми, кто едет через город. Ни дать ни взять — редиски! Снаружи красные, внутри белые. Нацисты, подкрашенные красной краской, эти саксонцы!

Чем ближе к городу, тем больше становились дома. Ряды недавно построенных жилых домов, похожих на казармы и ничем не отличающихся один от другого, тянулись на целые мили. В просветах между домами за деревянными оградами высились груды щебня и кирпичей.

— Вы только послушайте, как у них называются улицы: «Сквер Солидарности»! — сказал Сорсен. — «Улица Освобождения»! А вот улицы Семнадцатого июня у них нет. В тот день восточные немцы восстали против своего правительства. Это единственный случай, когда немцы показали свой характер. У них никогда не было настоящей революции. Чуть только им становится похуже да поголодней, как уже где-то в кулуарах сходятся какие-то люди и тайно решают избрать нового лидера. Победитель получает все.

— Гитлер, — не то подтвердил, не то спросил Бэк.

— Великий фюрер? Это была не революция Они любили его. Он сделал только одну ошибку, которой немцы не могут ему простить: проиграл войну.

Оба снова расхохотались.

— Вы знаете дрезденский девиз? «Дрезден живет и работает». Взгляните на эти груды кирпича и гравия. Весь город засыпан ими — сказал Сорсен.

Их «вольво» миновал руины какой-то церкви, перед которой стояла неповрежденная бронзовая статуя — монах с Библией в руке.

— Мартин Лютер, — сказал Бэк. — Он тоже начал войну, которая продлилась тридцать лет и коснулась всей Европы. И кто победил в этой войне? Все, кроме немцев.

Дома снова стали меньше, и вот уже «вольво» покатил по двухрядной дороге.

— Через час — граница. Или мы пересечем ее, или нет, — сказал Сорсен тоном фаталиста. — Восточные немцы не жалуют людей, выезжающих за их границу. Да вы сами в этом убедитесь.

Однообразные, гладкие поля, копны сена, тускло освещенные домики… Казалось, без конца будет одно и то же.

— Я не могу перестать думать, анализировать, сопоставлять, — неожиданно заговорил Гиллель.

— Анализировать — что? — спросил Кори.

— Мне не дает покоя одна математическая задача, которую я хотел бы вытеснить из своего сознания. Она возвращается снова и снова… Скажите мне, что означает обычно символ F?

— Силу, свободную энергию, фокусное расстояние, емкость — да мало ли что еще?

— В этой задаче F означает парциальный дифференциал второго порядка со специфической симметричной экспоненциальной функцией в значении, близком к нулю… — Гиллель сделал жест отчаяния. — Стоит мне закрыть глаза, и я ясно вижу эту формулу перед собой.

— Ничего не записывайте, — предостерег Гиллеля Кори. — Не записывайте, пока мы в Восточной части Европы.

— Это преследует меня и не дает мне покоя… Если F представляет магнетическую силу… между константой и F и взаимодействием…

Кори ощутил холодок в груди. Что если сознание Хаузера до сих пор все еще проявляется в попытках Гиллеля решить те задачи, передача решения которых на Запад опасаются русские? Что если Гиллель под влиянием одного из своих приступов депрессии упомянет или сошлется на нерешенные задачи Хаузера, и тогда выяснится, что секреты, которые при жизни хранил в своем сознании Хаузер, теперь хранятся в мозгу Гиллеля Мондоро?

— Не думайте об этой формуле, — твердо сказал Кори, — и никогда не упоминайте о подобных вещах, с кем бы вы ни говорили — даже со мной. Никогда!

Гиллель улыбнулся:

— Разве можно перестать думать?

— Если Васильев увидит, что перенесенная в чужой мозг память, содержащая знания, способствует продолжению конструктивной, творческой работы мозга нового хозяина, нам с вами уже никогда не вернуться домой.

— Не сомневаюсь, что такая идея может придти ему в голову, — лукаво блеснув глазами, сказал Гиллель. — Хаузер вывел свою формулу, он уничтожил все относящиеся к ней записи, сжег их. Я знаю об этом, я — Хаузер!

— Только никому не говорите этого!

Гиллель слегка насупился:

— Сперва вы пытаетесь побудить меня открывать вам, что было в сознании Хаузера, а теперь предостерегаете, чтобы я об этом не говорил и даже не думал. Я больше не верю вам.

Кори не нашелся, что ответить на это Гиллелю, но решил и впредь контролировать сознание Гиллеля.