Искатель. 2009. Выпуск №12

Сразу после обеда Виталия повели в знакомый уже кабинет, где, кроме Мэнтага, скромно сидевшего на стуле у окна, присутствовал и наполнял собой комнату грузный мужчина, лысый, как Фантомас, тяжелый, как супертанкер, и мрачный, как Каин, только что убивший брата своего Авеля. Мужчина пытался сидеть за столом на месте Мэнтага, но места не хватало, и он выглядел нелепым воздушным шаром, пристегнутым к земле тяготением, но каким-то странным образом выдавливаемым вверх атмосферным давлением или чем-то более сильным, чем тяжесть.

— Я, — сказал мужчина, не предлагая Виталию сесть, — помощник городского прокурора. Мое имя, чтоб вы знали, Джеймс Фостер Макинтош. Я буду настаивать на вашем пребывании под стражей до вынесения приговора. Основные доказательства по делу были вам предъявлены детективом. Вы признаете себя виновным по сути обвинений? Или хотите, чтобы я сначала заново зачитал список улик — список, кстати говоря, убедительный и достаточный для осуждения по обвинению в соучастии в убийстве первой степени?

Виталий, переставший слушать канцеляризмы Макинтоша, постоял рядом со стулом, решил, что хуже не будет, и сел — ноги почему-то гудели, будто он вернулся с долгой прогулки по пересеченной местности. Теперь оба — детектив и прокурор — будут, как это показывают в кино, часами задавать ему на разные лады один и тот же вопрос: «Признаете ли себя виновным?» Зачем им признание, если улик и без того достаточно? Или все-таки мало? Или без признания обвиняемого у судьи могут возникнуть сомнения? Или эти двое просто получают удовольствие от привычной работы — как ему, например, нравилось в годы аспирантуры просиживать часы за компьютером, пересчитывая на фотографиях галактик только спиральные, только с тремя рукавами и центральным баром и только повернутые плашмя по направлению к наблюдателю. Это нужно было для статистики, а программы, способной отличить трехрукавную спираль от четырехрукавной, не существовало.

— Признаете ли вы себя…

— Нет, — буркнул Виталий.

Макинтош прервал монолог на полуслове, что-то отметил в компьютере, дважды кликнув мышкой, и продолжил:

— Добровольное признание значительно облегчит вам…

— Скорее вам, — сказал Виталий, и Макинтош поднял наконец на него взгляд, оказавшийся тяжелым и равнодушным — под стать телу.

— Что? — переспросил Макинтош, и Виталию то ли показалось, то ли на самом деле сидевший у окна и внешне не проявлявший интереса к допросу Мэнтаг громко хмыкнул.

— Вам, — повторил Виталий, — мое признание облегчило бы работу, это да. Но признаваться мне не в чем. Я не помогал мисс Гилмор убивать миссис Дымов, поскольку мисс Гилмор не убивала и не могла убить миссис Дымов. Я уверен, что мисс Гилмор также не признала и не признает себя виновной, поскольку она не виновна.

— Вам были предъявлены доказательства…

— Если это доказательства, то зачем вам мое признание?

— Так вы признаете себя виновным в том, что…

— Нет.

Так они и беседовали — Макинтош бубнил под нос одну и ту же фразу, Виталий время от времени говорил «нет» и через час-другой почему-то перестал понимать, какое сейчас время суток. За окном вроде бы стало темно, но это могло ему только казаться, потому что глаза странным образом перестали воспринимать окружающее во всех его красках: мир стал серым, и разные оттенки серого обозначали бывшие цвета — от красного (красным был фломастер, лежавший на столе) до фиолетового (на стене висел постер — злющий фиолетовый кот, сидевший то ли на полке, то ли на облаке; кот сейчас представлялся Виталию темно-серым, а облако — сверкающе белым, будто мраморным).

Макинтоша сменил за столом Мэнтаг, и речь стала звучать немного иначе, но, поскольку смысл вопроса не изменился, Виталий продолжал время от времени повторять «нет», часто невпопад, отчего детектив на мгновение замирал, прислушиваясь и пытаясь сопоставить ответ с вопросом.

Прокурор куда-то выходил — в туалет? поесть? отдохнуть в соседней комнате на диване? — а когда возвращался, выходил Мэнтаг. Возможно, прошло несколько часов, возможно — несколько дней. Виталий не ощущал естественных, по идее, желаний — даже жажды не испытывал. Мэнтаг принес полуторалитровую бутылку «Спрайта» и налил шипучую жидкость в стаканы себе и прокурору, оба с видимым наслаждением выпили, а Макинтош при этом смотрел поверх стакана на Виталия и, казалось, подмигивал: хочешь пить, скажи «да», и получишь такой же стакан…

Пить Виталию не хотелось. Он хотел, чтобы его выслушали не перебивая и чтобы поняли. Но слушать его никто не собирался, а понять они были не в состоянии.

Наконец Макинтош вызвал охранника, и Виталия отправили в камеру, где его ждал то ужин, то ли завтрак, а скорее, полуночная трапеза, потому что за окном было темно, и, присмотревшись, Виталий различил (или показалось?) несколько ярких звезд. Кофе был холодным, хлеб успел зачерстветь, масло казалось прогорклым, а джем несладким.