Искатель. 2013. Выпуск №10

Ехал и поражался пронзительному свету, стуку града по крыше вагона, строчкам дождя по стеклу, словно в одном пространстве вдруг уместилось и «плюсовое», и «минусовое», лед, дождь, сушь. Поражался взбаламученному морю с белыми гривами у галечной гряды. Поражался тому, на что внимания не обращал. И он понял почему: потому что это просто обязана увидеть его глазами его подруга, с блеском до слепоты, с мутью до дна, с дорожкой до горизонта.

Ему грело висок, покачивало, и вдруг щемящее чувство пронизало его так, что исказившееся от боли лицо обратилось чуть ли не в лицо старика.

Он вспомнил, как мало сделал для счастья жены, чудной киевлянки, которую любили все, как скромничал лишний раз обнять, потратить «копейку» на цветы, а теперь готов был отдать все оставшиеся деньги, лишь бы увидеть здоровой.

Ему показалось, что отныне он и живет ради нее. Ее спасения.

С вокзала сразу к ней. Она в прежней поре, со скачущей температурой. Как заведенный, ходил с нею по врачам, по магазинам — ей за питанием, как заведенный — около постели, теребил протянутую ему, как для спасения, руку. Ему было трудно думать, трудно что-то решать, хотелось скорее действовать, а вот что именно — не мог вложить в голову.

Когда попросила:

— Ты мне маникюрный наборчик принеси…

Обрадовался: «Значит, ожила. Хочет женщиной выглядеть».

Снова на подъеме спешил в больницу, вдыхал холодный воздух и не чувствовал, как обжигает легкие, и не боялся поскользнуться. Какая-то решимость владела им и утверждала, что с ним ничего не случится. Ведь должен же остаться человек, который поможет подруге. А его бережет она — его оберег.

15

Снова надо ехать в Сочи. На этот раз поездка была суше: снегом засыпало пространства на тысячи км, а перед Туапсе покров исчез как с крыш, так и с дорог, с тротуаров. Казалось, что попал в май, все замерло перед пробуждением.

Еще неделю назад Сочи представал снежной бабой, а теперь — опрятной красоткой: высушенная дорожка простелила путь к суду, по которому он бежал, высунув язык, опаздывая на час с лишним и не особо надеясь, что его дождутся, уж слишком часто кидали адвоката, и тут могли поставить перед фактом: рассмотрели без вас. Вы вовремя не явились…

Но дождались.

Еще вытирая рукавом пот с лица, заговорил надолго, чем огорошил судью: откуда такой говорун приехал? Из Воронежа. Выложил десяток ходатайств, отчего судья сморщился.

Состоялась короткая перепалка с прокурором, потом объявили перерыв. Федин побежал на набережную в ИВС — встретиться наедине с Кириллом, нервничал в похожем на тюремный дворике, дожидаясь свидания. Но дали несколько минут, что толком отдышаться не успели, потом снова состоялся кросс в суд, оттуда его несколько раз выпроваживали приставы, и голос медведя-судьи, прошамкавший «нет» на то, о чем адвокат просил сказать «да». Первое заседание закончилось тем, что Кириллу продлили срок содержание под стражей.

Обессилевший Федин подошел к бетонным блокам на краю набережной. О стену бились волны. Словно пытаясь вырваться из теснин, на каменные утесы плыла птица, махая крыльями и не в силах взлететь, стремилась выйти на берег, а ее с размаху кидало на бетон, и она как очумелая скакала прочь, подняв голову, как кобра, но снова устремлялась на стену, словно надеясь выглядеть бережок, где сможет передохнуть, а ее бросало и бросало на выступы.

Федин стоял, не зная, как помочь птице, понимая, что вряд ли поможет, как секундант на дуэли, считая минуты, которые остались раненому.

Его тяжелило от мыслей о состоянии оставшейся далеко-далеко подруги.

Послал эсэмэску: «Я у моря».

Она прислала: «Температура упала!»

Он обрадовался, не ведая как: «С выздоровлением!»

Но когда прочитал: «Упала ниже 36», подумал: «Уж не ослабла ли? Устала биться за жизнь, как птенец, искавший выход на берег». Продолжал слать эсэмэски, что стоит на берегу, что накатывают волны, а она ему отвечала, что видит себя в морской воде. Федин радовался, как ребенок, который до предела вымотался, но улыбался.

Он возвращался тем же поездом: «Адлер — Нижний Новгород», только с дождем, который налетал, убегал, вдруг припекало солнце, а за перевалом охладила белизна на сотни верст.

Проезжая Россошь, разговаривал с Прибежавшей к поезду матерью мальчишки-драчуна, которого собирался защищать в суде; с армянином, который делился радостью, что его недруга таскали в полицию:

— А потом его увезли в наручниках в Орловку…

«В психушку», — понял Федин, почему-то вспомнив шизика из первой поездки в Сочи.

— А сколько раскопали! — армянин изливал душу. — Наворочал на Сахалине. Грабил. Бандюган!

Федин кивал головой, понимая, что тот тянет его в новое дело.

Дома его обрадовали:

— У жены температура спала!

И охладили.

— Мы ей колем гормоны, — сказал заведующий отделением.

Федину стало тошно: он писал жене, что дело идет на поправку, раз температура спала, а оказывается, их обманули.

А жена ведь верила в улучшение, просила маникюрный набор, лак для волос, и он все это принес, радуясь: ожила, и теперь понимал, какой обман таился за таким улучшением здоровья.