Он пробирался сюда почти час, ненадолго зависнув в трущобах, заблудившись в комплексе-колодце. Он понял это, когда над ним нависли темные плиты двойного города' Генрих уперся взглядом в тяжелые слепые окна над головой. От нехватки жилых пространств город был превращен в гигантский туннель, небо перекрывали серые галереи этажей и бетонных конструкций. Они пульсировали негромкой жизнью, люди метались за окнами. Квартал бедноты, все без света, зелени, поскорей бы отсюда.
Генрих стряхнул с себя тяжелую пыль города и вышел к травам. Как он и предполагал, окраину распирало от зноя. Жители городка попрятались; он на секунду представил утомленный жарой облик профессора Эйхенбаума, который должен встречать его. Увидел даже капли пота, бисером выступившие на лбу.
Белый костюм махнул рукой. Маленький профессор был единственным живым человеком на улице. Он сидел во все еще душной тени, под навесом маленького кафе. Высокий лоб покрывала парусиновая шляпа. Благодушный старичок Эйхенбаум обрадовался ему, как сыну, протянув морщинистые, в коричневых пятнах руки.
Генрих тяжело опустился в плетеное кресло, заказал ром. Услужливый официант принес и тут же скрылся. Генриху не хотелось спрашивать про свиток. Он чувствовал, как устал. Кашлянув, профессор заговорил первым:
— Мы ничего не трогали, оставили все как есть.
Генрих глотнул.
— Отлично.
Он увидит это завтра… А сегодня…
Ему снился город-муравейник. Сквозь слепые окна пробивался неяркий свет. Но вот огромная полоса закрыла небо. Она росла, росла, и вот, из самой середины черной тучи осколками посыпались оранжевые блики, бирюзовые, пурпурные. Они заслоняли собой пространство, заползали в окна, дома, ноздри, рты спящих.
Генрих очнулся. Внезапно он понял, что любит весь мир. Белесый сумрак за окном, начало нового дня. Анну.
Это чувство не покинуло его, когда они с профессором вместе спустились в мрачную пещеру, подземелье базилики, плавно переходящее в катакомбы полуразрушенной больницы.
Оказавшись внутри, профессор включил фонарик. Он высветил углы, тяжелые низкие своды. Некоторые каменные плиты были перевернуты. Бесценная рукопись лежала на полу. Генрих осторожно приподнял пергамент. Да, это, несомненно, Леонардо. Его четкий загадочный почерк, иероглифы слегка едут вниз, будто по наклонной. Он сразу понял, что шрифт простой. День-два работы, и он раскроет тайну свитка.
Он опустил взгляд. Манускрипт был весь испещрен чертежами. Он такого еще не видел. На первый взгляд устройство напоминало скафандр, подобные красовались на других рисунках гения, испещренных сангиной. Внимательно вглядевшись, Генрих понял, что тяжелый каркас представлял собой сплетения железных волокон, имитирующих человеческие мышцы. Как будто знаменитый витрувианский человек вдруг опустил веками расставленные, застывшие в божественной геометрии руки и ноги.
Вместо головы был шлем, передняя стенка которого являлась конструкцией сразу из нескольких линз. Рядом был подробный рисунок оптического устройства, чертежи, формулы, описания.
В руке профессора дрогнул фонарик. Генрих вдруг ощутил, как здесь промозгло и сыро. Ему показалось, отголоски того, древнего, смрада проникли в его легкие. Сюда свозили мертвецов. Леонардо работал здесь. Генриха передернуло.
— Что думаешь? — Световое пятно в руке Эйхенбаума проделало круг.
— Это Он, без сомнения.
— Слава Богу.
Захватив пергамент, Генрих направился по высоким ступенькам вверх, на выход.
Обнаженная Анна лежала на постели. Нежный цвет ее кожи оттеняла шелковая ванильная простыня. Анна смотрела в окно, где по стеклянным трубам на фоне домов плавно скользили матово-медные капсулы. По соседству с их небоскребом притаилась небольшая церковь. Она отбрасывала густую тень на дворик. Вдалеке жались другу к другу крыши жителей среднего статуса. Они были такими же серыми, как и скучная жизнь. Анна подумала, как ей хорошо здесь, среди всех этих красивых вещей и полупрозрачных стен, инкрустированных хрусталем. Генрих провел рукой по бордовому покрывалу, ища ее тело.
— Ты что-то сказала, дорогая?
— Мне просто хорошо с тобой. Я всегда мечтала… чтобы было именно так, как сейчас.
— Чем ты занималась? — он бросил, чтобы что-то сказать.
— Когда?
Он секунду подумал.
— Вчера вечером.
— Я надела платье, помнишь, которое тебе так нравилось, с розовыми стразами, поехала в Миллениум-центр, на представление. Потом зашла в кафе.
— Что ты заказала?
— Подожди, сейчас вспомню. Коричневые устрицы. После принесли мятный суп. Салат с маринованными фигами, цикады. И коктейль.
— Какой?
Он хотел услышать, какой коктейль она выбрала.
— Простой, молочный. С каплей рома.
Анна соблазнительно потянулась, развернулась к нему всем телом.
Поднявшись, Генрих начал одеваться.
— Извини, малышка. У меня сегодня, помнишь… Ты едешь?
Анна провела прохладным пальцем по его плечу. Нежно коснулась затылка.
— У тебя все получится.
Как она умеет всегда сделать и сказать то, что нужно?