Искатель, 2018 №11

С профессором Литроу он столкнулся в коридоре третьего этажа учебного корпуса. Розенфельд искал химика по фамилии Догмар, к которому у него были вопросы по поводу нового способа создания сверхпрочного графенового материала в связи с экспертизой по делу об убийстве Баллантера — совладельца компании «Кристалл», выпускавшей графеновые подкладки для бронежилетов. Литроу то ли спешил на лекцию, то ли прохаживался быстрым шагом, раздумывая на ходу. Розенфельд случайно задел профессора локтем, извинился, и только после этого они обратили друг на друга внимание. Розенфельд еще раз сказал: «Простите, профессор», Литроу улыбнулся и вежливо ответил: «Добрый день, доктор Розенфельд». Возник естественный повод поздороваться и обменяться парой слов.

— Дело о смерти Смиловича сдали в архив, — сообщил Розенфельд.

— Разве было такое дело? — удивился Литроу.

— Стандартная процедура инспекторской проверки.

— Жаль Смиловича. — Налицо профессора набежала тень — возможно, от облака, закрывшего солнце.

— Хорошо, что я вас встретил, — сказал Розенфельд, думая, казалось, совсем о другом. — Хотел поговорить об отсутствии свободы воли в классических мирах, мне так мало об этом известно… Да и времени у вас, скорее всего, нет.

— У меня четверть часа до лекции, — задумчиво произнес Литроу.

«Я знаю», — чуть было не сказал Розенфельд.

Облако сдвинулось, и на лице Литроу вновь играли солнечные зайчики.

— Очень интересная проблема, — сообщил он. — Вы — о письме, в котором Смилович предсказал день своей смерти?

Отвечать Розенфельд не стал.

— Это могло быть и простой случайностью. Я бы не стал на одном факте строить далеко идущие предположения.

— Я тоже, — согласился Розенфельд. — Но как все складывается! Смилович и Фирман встречаются. Оба работают над одной темой: какой станет реальность, если отделить ее от остальных ветвей многомирия.

— Так, — кивнул профессор. — Теоретически отделить можно. Но на деле…

— Конечно! — воскликнул Розенфельд. — Бесконечно сложно! О том и речь. Но ведь Смилович сумел, судя по его письму. Он знал, что с ним произойдет, когда и… — Розенфельд помедлил. — И почему.

— Не станете же вы утверждать, что он хотел для себя такой ужасной смерти! К тому же…

— Он не смог бы сам рассчитать процесс, — перебил Розенфельд. — Фирман — более талантливый математик. И они поссорились. Смилович ее прогнал. У женщин любовь быстро переходит в ненависть.

— Вы обвиняете доктора Фирман? — Профессор возмущенно ткнул пальцем в грудь Розенфельда. — Глупости!

— Она могла это сделать.

— Нет! Магда прекрасный математик, но и она не смогла бы рассчитать этот процесс, даже если бы захоте…

— А вы? — тихо спросил Розенфельд.

Сколько времени прошло, пока длилось молчание? Розенфельду показалось: час. Солнечный зайчик сдвинулся и теперь сидел на его плече, будто прислушивался к тишине.

Прошла минута.

— А что я? — сказал профессор.

— Ни Смилович, ни Фирман не могли сделать этот расчет. Вы — могли.

— Зачем?

Розенфельду хотелось ткнуть профессора пальцем в грудь, но он не стал этого делать.

— Любовь.

— К математике? — Ирония в голосе не могла скрыть беспокойства.

Розенфельд выдержал паузу.

— К Магде.

И, прежде чем профессор смог вставить слово, быстро продолжил:

— Вы говорили ей об этом. Вы ее добивались. Любовь с первого взгляда, верно? Только не между Смиловичем и Фирман. Фирман была вашей сотрудницей. Вы с ней встречались. Не знаю, что было между вами, но Смилович узнал. Возможно, не без вашего участия, хотя я не могу это доказать. Он был человеком вспыльчивым и с Магдой порвал. К тому времени он, вероятно, уже жил в коконе, и конец его был предрешен. Никто не мог связать это с вами. Уверен: вы написали статью о методике создания классического мира в результате разрыва связей с многомирием. Вы — ученый и не могли не зафиксировать приоритет. Вряд ли в вашем компьютере есть этот материал, существует масса возможностей хранить файлы так, чтобы ни одна экспертиза…

Профессор отступил на шаг.

— Самое печальное… — Он проговорил эти слова так тихо, что расслышать их было невозможно, и Розенфельд прочитал по губам. Не был уверен, что прочитал правильно. — Самое печальное, что все напрасно. Я старый дурак. Я думал… Надеялся… Глупо.

— Вы сделали это. — Розенфельд не повышал голоса, но в тишине коридора, где сейчас не было ни одного студента, голос прозвучал, как глас Божий, отражаясь — так ему показалось — от стен, оконных стекол и даже от потолка, ставшего неожиданно низким. — Вы это рассчитали, вы это сделали, и письмо Смиловича, когда вы о нем узнали, стало неприятным сюрпризом.

Профессор взял себя в руки.

— Доктор Розенфельд, — сказал он, демонстративно посмотрев на часы. — У меня лекция, простите.

В глаза Розенфельду он все-таки посмотрел. На долю секунды. Квант времени. Повернулся и пошел клифту. Шел сгорбившись, но с каждым шагом спина его выпрямлялась, а походка становилась уверенной: походка профессора, привыкшего к своей значимости, особости и обособленности.

Розенфельд спустился по лестнице.

Выйдя из здания и подставив лицо солнцу, он, не глядя, набрал номер.

Магда ответила сразу.