Искатель, 2018 №8

Какая же участь ожидает меня среди людей? И вообще, почему я? У кого искать ответа, как не у старика Платона, — бегом к нему. Титан древнегреческой мысли в настоящее время истончился до тени, поселился с такой же тенью соплеменника Аристотеля в пещере, где они ведут мало кому слышимые заумные беседы. Мои почти прозрачные уши колышутся, овеваемые воспоминаниями о прохладном ветерке философской зауми. Досадно, в тот раз не было времени насладиться, поэтому перебил со всей возможной учтивостью:

— Платон, э, извините, не знаю, как вас по батюшке, я, понимаете ли, выбран посланником. Вы, я слышал, уже побывали?

— Побывал.

— Не соблаговолите изложить подробности?

— Соблаговолю.

— В смысле, как оно там?

— Хреново.

— А, извините, нельзя ли поконкретней?

— Нельзя.

Тень мыслителя отвернулась, дав понять, что аудиенция окончена, и отступила в темноту пещеры. Вредный старикашка, неприятный. Экая засада, до перемещения, может, всего ничего осталось. «Эврика!» — мысленно воскликнул я, вдохновленный содержательной беседой с древним греком, и понесся к Конфуцию.

Моя последняя надежда, в рубище, с посохом, босая, бесконечно шла по бесконечной пыльной дороге и мерцала — то явится со словами «Конфуций сказал», то растворится.

— Конфуций сказал: знаю, зачем пришел. — Вижу изможденное узкоглазое лицо с жиденькой бороденкой.

— Помоги, мудрейший.

— Не называй меня так. Ибо что есть мудрость? — Слышу лишь при ше петы ван ие.

— Тогда просто помоги. Только побыстрей.

— Конфуций сказал: тише едешь, дальше будешь, все суета сует, всяческая суета. Нет, это, кажется, не мои слова. Сядь, верзила, голову задирать неудобно. Слушай, тупица. Давным-давно, во времена политеизма, когда функции верховного божества выполняли Вишну, Зевс, Один, ты и пара-тройка других реальных пацанов, в воздухе, что называется, витала идея единого Создателя. На это еще знакомый тебе немногословный философ указывал, а он толк знал, недаром получил прозвище Божественный. Постепенно человечество в основной массе приняло идею единого Создателя, в распространении которой трудно переоценить роль еврейского народа, и таким образом вывело себя на новый виток развития.

— Ужасно интересно. А можно поскорей?

— Скоро только сам знаешь, кто родится. — Еле различимый шепот.

— Конфуций, уважаемый, многоуважаемый, пожалуйста, не исчезай.

— Конфуций сказал: все связано со всем, все есть часть всего. Человек незримо соединен с Создателем и зримо с нами, мы зримо соединены с человеком и незримо с Создателем. Ибо мы, миражи, булькающие в перенасыщенном бульоне человеческого сознания, всегда, в отличие от ходячих плотских тел, были, есть и будем послушны Его воле. Он же, возлюбивший людей в единении плоти и духа, удостаивает некоторых из нас чести быть выловленными из общего месива и награждает временным переселением к ним. Ибо по-настоящему мы жаждем одного — облечься в одежду из сухожилий, мышц и кожи. Ты жаждешь?

— Не знаю.

— Я знаю. Жаждешь.

— А кого вылавливают из бульона?

— Конфуций сказал: статуса посланника, или аватара, удостаиваются, как и раньше, древние боги, герои мифов и за особые заслуги Платон. Терминологический казус в том, что никто от вас никаких подвигов не ждет; напротив, чем спокойнее, тем лучше. Остальные, нестабильные, такой переполох могут учинить, век расхлебывать придется. Там и без них суматошно, сам удостоверишься.

— Как же нас выбирают?

— Лотереей.

— Как?

— Конфуций сказал: не тупи. Сам посуди: как иначе-то? Это же награда, а достойных много. У тебя что в лапе?

— Билет с открытой датой.

— Ну вот.

— И что потом?

— Конфуций сказал: вдень, какой неведомо, в никаком году ты полетишь в неизвестном обличье в неизвестную страну и останешься там до неизвестных пор.

— А потом?

— Потом вернешься и будешь тешить нас рассказами о своих наблюдениях за людьми. Тебе, везунчик, выпадет особая удача. Не знаю, как и когда, ноты увидишь свет.

Последние слова слегка мазнули по ушам, мерцающий странник испарился, и в тот самый миг я улетел…

20 апреля

Очухался и записал вчерашнее откровение. Раз записал, стало быть, не сумасшедший. Просто един в трех лицах. Бывает, е-мое. В Жориной черепной коробке тоже много всего понапихано.

Жора занимает пост директора на ладан дышащего магазина всяких мелочей, которым владеет друг Валера. Они вместе окончили Горный институт, вместе распределились в НИИ (тогда у выпускников было обязательное распределение), после развала социализма каждый по-своему ужился с бизнесом. На этом поприще у хозяина явные проблемы. Он считает себя на побегушках у своего друга и не считает это справедливым.

Валеру я видел в нашей квартире дважды — незадолго до его третьей женитьбы и сразу после. Щелк: портрет лучшего друга. Небольшой рост, курчавые с проседью волосы, нос картошкой, губы-оладушки. Голос обычный, не такой красивый баритон, как у Жоры.

Года два — два с половиной тому, неважно, он заехал днем, по-моему, в четверг или в пятницу, не важно, Шура работала. Друзья собирались в баню, но было рановато. Валера устроился в кресле напротив свадебной Жориной фотки, потянуло на воспоминания: