Искатель, 2018 №8

Вечером приятель Паша, о котором я еще скажу, откланявшись и променяв тепло нашей квартиры на московскую зимнюю слякоть, оставил хозяина в душевном раздрае. Тот на кухне крепил уверенность в себе, напевая «в кабаках — зеленый штоф, белые салфетки, рай для нищих и шутов, мне ж как птице в клетке», и без содействия хозяйки перекладывал со стола в раковину посуду. Тут «мяу, котик о ноги трется, котик хороший, котик проголодался». Хозяин насыпал в миску сухой корм, несмотря на то что Паша принес мне в подарок восхитительное рагу из кролика, и только я собрался приступить к приему пищи — миска взвилась над головой. Опустилась, снова приготовился, опять подскочила. «Ты что, — заорал я, запрокинув морду, — издеваешься?» Хозяин округлял глаза, раскатисто смеялся, то поднимая, то опуская миску, и дрессировал меня, как собаку: «Служить, Барсик, служить!» Я сипел, хрипел, перешел на визг — замри, бледнолицый, перед тобой суперкот Острый глаз! В прыжке ловко выбиваю миску из рук мучителя — грохот, корм на полу, вместо еды пинчище — ускорение отбрасывает в гостиную — ниндзей перелетаю с пола на стул, на диван, на шкаф, обратно на стул, с утробным воем — уаааууу — вымещаю зло на гадкой, пахучей, ненавистной хозяйской рубашке зубами, когтями, зубами, когтями… За экзекуцией примечаю бегущего со шваброй бледнолицего и, рявкнув, скрываюсь в спасительных прериях под диваном. Швабра вправо, влево, прямо — фиг.

На шум вышла хозяйка, из открытой двери спальни повеяло манящим запахом валерьянки.

— Что тут у вас?

— Смотри, что этот мерзавец сделал с моей рубашкой!

— А-ах, как это он?

— Мерзавец, вот как.

— Ой, а грязища-то какая! Какашки, что ли? Нет, корм.

— Вот именно. Кот шелудивый. Давай диван отодвину, ты хватай, а я отлуплю.

— Не надо, диван тяжелый, надорвешься. Подождем, пока сам вылезет.

— Ладно, дождемся, и отлуплю.

— А вдруг до завтра не вылезет? Может, ну его?

— А рубашка? Скотина. Завтра я с утра на дачу собирался.

— И поезжай, Да выбрось ты эту рубашку, у тебя их дюжина, рубашек этих.

С тем разошлись: хозяйка — ликвидировать последствия моей победы, хозяин — сбрасывать на компьютер энергию своего поражения.

Ночь прошла в укрытии, утром услышал приглушенные чмок, «не разбаливайся, мамик», чмок, «не забудь перед отъездом проверить газ», щелчок дверного замка. Вылез с чувством превосходства пусть физически неполноценного, но внутренне свободного животного над полноценным, но зависимым человеком. Красиво сказано.

1 февраля

Все вечера хозяин допоздна играл на компьютере. Как ребенок, право слово. Я не выдерживал, засыпал.

Что еще из визуалки? С живописью мне, по понятным причинам, напрямую познакомиться не удалось, не считая суррогата — нескольких фотографий, сделанных сыном и развешенных в родительской спальне. На одну гляжу с широкой кровати — торкает! Верхушки сосен на фоне неба, оттенки зеленого, коричневого, голубого, можно дотронуться, но нельзя дотянуться, — зачет. Фотка эта вызвала тогда во мне, двухлетнем, то есть двадцатичетырехлетнем, желание обладания — о мой фотоаппарат… о моя самореализация… о жизнь моя в искусстве… Голова не свежа, мучаюсь в последнее время.

24 февраля

Месяц лечил голову погружением в сон. Что там у нас? Преобразование, значит, слуховых вибраций.

Соотнося увиденное с услышанным, научился наряду с интонацией хозяев понимать слова. И еще музыка. На мои нейроны она оказала чуть ли не основное воздействие. Не эстрадная, от нее поднимается шум в голове, по-видимому, внутричерепное давление, а классическая, от которой, между прочим, даже удои у коров растут, настолько мы, животные, тонко чувствующие натуры. Классика по-особенному будоражит мозг, от нее впадаешь в эйфорию, подобно, наверное, выходу в открытый космос. Или океан. Помню себя подростком, хозяйка готовит на кухне котлеты, телевизор в гостиной работает, по «Культуре» показывают двух лысых мужиков в очках, с сократовскими лбами, одного за виолончелью, другого за фортепьяно. Мелодия, которую они извлекают, сначала впечатывает меня в диван, затем подвергает левитации, вынуждая вцепиться когтями в обшивку, чтобы не взлететь. Понимающая в классической музыке хозяйка тянется на зов и, склонная разговаривать с собой, со мной и с телевизором, отмечает: «Рихтер с Ростроповичем играют четвертую сонату для виолончели Бетховена. Прекрасная запись». Замерев, держа руки на весу перед фартуком, она вмещает божественные звуки, потом переключает внимание, видит порванную обшивку и, разбрызгивая прилипшие к рукам кусочки фарша, кидается к дивану: «Барсик, что ж за наказание такое, тебе ж когтеточку в прихожей повесили, а ты мебель рвешь! Сейчас тряпкой получишь!» Тебе ль, фурия неуклюжая, тягаться с прытким юнцом! Опоздала, я под диваном, а соната закончилась.