Искатель, 2018 №9

Ваньке Осипову, комнатному казачку богатого московского купца Филатьева, в первопрестольной столице весьма нравилось, а вот у хозяина совсем нет. Какого-нибудь другого сельского паренька, до тринадцати лет, каком, коровам хвосты крутившего на селе Иванове Ростовского уезда, огромная и шумная Москва могла только ошарашить и испугать, но Ваньку, увидевшего ее в праздничный день, в годовщину коронации императрицы Анны Иоанновны, она ошеломила, потрясла и в себя влюбила. Может быть, еще и потому запал в сердце подростку столичный Российской империи город Москва, что себя и на селе он понимал коренным москвичом, ибо именно на Москве родился. Того обстоятельства, что, ежели бы родители его, давно покойные крепостные служители Филатьева, прозябали в селе Иванове Ростовского уезда, то и доселе живы бы остались, Ванька во внимание не принимал, а потерю им отца, давным-давно подколотого во время карточной игры, и матери, маркитанткой безвестно сгинувшей в Персидском походе, никогда не оплакивал. Нрава паренек был веселого, и хоть никаких религиозных убеждений по запущенности своего воспитания приобрести не сумел, твердо был уверен, что все делается к лучшему.

В доме же у Филатьева ему было очень не по душе. Петр Дмитриевич Филатьев, разбогатевший в судьбоносное для толкового и бойкого разночинца царствование Петра Великого, в Москве слыл первостатейным и богатейшим купцом. Из общения с образованными людьми вынес Петр Дмитриевич мнение о равенстве людей, однако из сего положения сделал он вывод о равенстве своем с дворянами, а о простонародье в этой умственной перспективе и не вспоминал. Вот и крепостных слуг покупал для себя, пользуясь данною Петром Великим купцам льготою, однако тиранствовал над ними безбожно и на малое их количество возложил обязанности, распределенные богатых дворянских домах между десятками слуг. Ванька, к примеру, выписан был из деревни на должность комнатного казачка, в обязанности которого входило, неотлучно пребывая при хозяине (он и спал не в молодцовской[1] с приказчиками, а в хозяйской опочивальне), подавать по его жесту трубку, предварительно почищенную и набитую, а случатся гости — им также. Кроме того, по приказу хозяина должен был он подавать и убирать ночной горшок, выносить, чтобы уж сразу обо всех гадостях сказать, поганое ведро из господского захода[2], везде подметать и мыть полы, зимой топить печи и колоть для них дрова, таскать дрова на кухню, носить из Яузы воду для бани и на кухонный расход, чистить платье и обувь хозяина, а в свободное от услужения время состоять под командою у кухарки. Единственной из обязанностей, что Ваньку не тяготила, были субботние походы с кухаркой Насткой на базар и в мясную лавку за жизненными припасами: он, паренек сметливый, во время этих коротких отлучек из надоевшего филатьевского двора успевал многое узнать о Москве и ее порядках, а главное, пытался разведать, куда сможет податься, когда сбежит от хозяина. А что сбежит рано или поздно, в этом-то свободолюбивый Ванька не сомневался.

Хозяин, человек вдовый и к женскому полу, к удивлению Ваньки, не очень прилежный, вечерами часто пускался в загул, после чего приходил уже утром. Ванька в таких случаях перемещался из своего закутка в углу хозяйской спальни, за большим сундуком, где спал на голом полу, на печку в кухне, под бочок к кухарке Настке, относившейся к нему почти по-матерински. На рассвете — как правило, с затвердевшим неведомо отчего стручком — он возвращался на свое место за сундуком, подливал масла в лампадки в красном углу, встречал похмельного хозяина тарелкою квашеной капусты и под руку отводил в красный угол, где Филатьев бухался на колени и принимался каяться в выражениях витиеватых и Ваньке не всегда понятных.

Как-то вечерком Ванька задремал за своим сундуком — да так сладко, что проспал все на свете: и что хозяин загулял и можно идти на печь, и даже его возвращение. Проснулся он от бухтения двух голосов, хозяйского и чужого. Лаялись они матерно, употребляя известные Ваньке с рождения слова в странных сочетаниях, а потом замолчали, а кто-то из них захрипел. Ванька осторожно выглянул: на кровати хозяин Петр Дмитриевич, во тьме, еле рассеиваемой лампадками, крепко держал за шею незнакомого солдата. Ванька перекрестился и съежился за сундуком: не ровен час, хозяин и его задавит. Хрипы прекратились, а Петр Дмитриевич снова подал голос, обзывая солдата всякими похабными словами, потом закряхтел, подхватив его тело себе на плечи. Тяжело ступая, направился он к двери и не закрыл ее за собою, как и дверь в сени.