Искатель, 2018 №9

— Вот ключи от актового зала, под личную ответственность. Большой ключ от главной двери, а поменьше — от небольшой, через которую уходят со сцены. Храни у себя. Тебе разрешено приходить со своей братией в любое время. Занимайтесь хоть до седьмого пота. Меня это не касается. Надо же — артисты.

Семен хмыкнул с усмешкой, бросил на стол ключи и не без удовольствия вновь расположился в своем кресле.

Драматург забрал ключи, отпер главную дверь актового зала, с помощниками вошел внутрь и закрыл дверь на ключ.

Осмотрелись. Актовый зал представлял собой довольно просторное помещение: четыре зарешеченных окна, две простые люстры под не очень высоким потолком, ряды старых стульев — сотни три, глубокая сцена с длинным столом, накрытым выцветшей от времени зеленой скатертью, и видавшие виды восемь стульев, предназначенных, наверное, для президиума. Да, чуть не упустили. Похоже, постоянной принадлежностью актового зала была и довольно заметная пыль, которая покрывала все, что в нем находилось.

— У меня такое ощущение, что в этом чудесном зале посетители бывают один или два раза в году, — усмехнулся Драматург. — Тем не менее этот зальчик мне нравится своей тишиной, что весьма ценно в сумасшедшем доме. Тут намного уютнее, чем в сорок девятой палате, из которой мы с Ванюшей ушли с нескрываемым облегчением. Ты, Олигарх, не обижайся за свою палату. Откровенно говоря, меня удивляет, что ты оказался в этой палате. Скажу прямо — не вижу в тебе и намека на человека с нарушенной психикой. Если не возражаешь, давай познакомимся ближе. Нам удобнее было бы поговорить за столом, что на сцене, тем более что эту сцену нам предстоит обживать.

Они прошли на сцену, выбили скатерть, сдули пыль со стульев и расположились на них.

— О себе мне особенно рассказывать нечего, — раздумчиво начал Олигарх. — В сорок девятую меня перевели две недели назад за некорректное отношение к дежурному медбрату по первому этажу. На том этаже я был в палате на четыре койки. С больными у меня складывались нормальные отношения. Через некоторое время я стал в палате старожилом. Здесь ведь принято время от времени перемешивать пациентов. Соседи по палате менялись, однако каждый раз я с новичками находил общий язык. Так продолжалось до тех нор, пока я резко не поговорил с дежурным медбратом. В результате — сорок девятая палата. Я оказался десятым, и новичком. Как водится, старожилы штаты стали меня, как новичка, испытывать, всячески доставать, высмеивать. Пришлось пару раз применить физическую силу для защиты своей личности. После этого меня стали уважать и обходить стороной, признали за старшего. Между собой придурки постоянно конфликтуют. Может, от скуки, но, вероятнее всего, по причине психической неполноценности. Тут уж ничего не поделаешь. — Он немного помолчал, вздохнул и добавил: — Через девять дней соберется очередная медицинская комиссия, чтобы определить, кто выздоровел и подлежит выписке из больницы. Но, господа, я пришел к твердому выводу, что здешняя медицинская комиссия — чистой воды профанация. Эта формальная комиссия нужна данной частной клинике лишь для отчета перед Министерством здравоохранения. Подпишут такие бумаги, какие им нужны для отчета. На прошлой комиссии ни одного человека не выписали. Я был на той комиссии. Так называемые медицинские светила задавали пациентам такие вопросы, что впору их самих следовало прописать в сумасшедшем доме. Потом члены комиссии единогласно приходят к выводу, что больному еще необходимо подлечиться, что он все еще опасен для общества. В общем, сплошной цирк, который оплачен большими деньгами. Этим продажным медикам платят те люди, которым я не нужен на свободе. В этом я полностью уверен. Не сомневаюсь, что и на этот раз меня не выпустят из проклятой Бастилии.

— Из Бастилии, говоришь? — раздумчиво обронил Драматург. — Верно подметил. Эго мрачное здание действительно напоминает Бастилию, в которой содержали неугодных властям людей. Тут имеются все атрибуты настоящей тюрьмы — высокие заборы, колючая проволока, решетки на окнах, вооруженная автоматами многочисленная охрана и злобные медработники, словно церберы. Медицинский персонал больных за людей не считает.

— Официальное название клиники «Любава» — словно насмешка над внутренним содержанием этой, не преувеличу, тюрьмы, — заметил Иван Степанович.

— Это точно, — согласился Олигарх. — А вы знаете, почему эта клиника названа «Любава»?

— Нет, — почти одновременно воскликнули Иван Степанович и Драматург.

— Среди медперсонала ходит легенда, а может, это и правда, что Хозяин построил данную клинику в память о своей жене, которую звали Любава. Якобы его любимая супруга долго болела тяжелым психическим заболеванием, а когда скончалась, то у супруга у самого чуть не съехала крыша, одной ногой 011 уже стоял в могиле, но все же выкарабкался. Вот такая бывает любовь. Но кто этот Хозяин — большой секрет. Разговор на эту тему здесь строго запрещен.

— А я не верю в любовь, — сердито обронил Иван Степанович. — Я лично убедился, что никакой любви нет.