Искатель, 2019 №6

Так получилось, что женщины что-то готовили в летней кухне для поминального стола, этого я не помню, а скорее предполагаю, а мужчины… да мало ли куда они делись, там кругом была суета. Это не важно, важно то, что мы остались с сестрой одни в доме, в одной из комнат которого на табуретках стоял обитый красным бархатом гроб, и в нем лежал деда Коля. Аня предложила пойти и посмотреть на него, мне было страшно, но я не мог этого показать девчонке, и мы пошли.

Открыв дверь, мы смотрели на него с порога и не решались войти в комнату. Мы любили деда Колю, он всегда нас баловал и угощал конфетами, но в тот день что-то изменилось в нашем отношении к нему.

Нам были видны бледный профиль его лица и скрещенные на груди руки. В его облике что-то поменялось, но что именно — мы не могли понять. Ничего не смыслившие в жизни и тем более в смерти, мы понимали все же, что произошло нечто очень значимое, и с благоговейным страхом взирали на деда, замерев в дверном проеме.

Вот мы, живые, стоим на пороге комнаты, а вот он — уже не принадлежащий нашему миру и оттого страшный, несмотря на то что обликом это все еще наш дед. И вся комната с задернутыми плотно шторами и занавешенным зеркалом, погруженная в торжественный полумрак, благодаря присутствию гроба и покойника тоже не принадлежит нашему миру. Мы остро чувствовали это и потому стояли на пороге и не решались войти, переступить эту границу.

Первой не выдержала Аня. Поежившись, она потянула меня за рукав: «Пойдем отсюда. Хватит».

Мне было страшно не меньше, чем ей, но я лишь презрительно скривил губы и бросил: «Иди, трусиха». Она отпустила мою руку и убежала; я слышал, как она выскочила на улицу и с облегчением выдохнула. А я все не уходил, смотрел на лицо деда, и мне казалось, что он вот-вот зашевелится, откроет глаза и протянет ко мне свои руки, и тогда мое сердце разорвется на куски и я даже не смогу спастись бегством, потому что от такого ужаса невозможно убежать, — просто умру на месте, вот и все. Я чувствовал страх и волнение от близости к готовой порваться в любой момент тонкой грани разумного привычного мира, но вместе с тем и любопытство.

Думаю, все дети испытывают любопытство к тому, что пугает. У большинства это любопытство не может пересилить страх, и они сбегают, как сбежала моя сестра. Со мной же с самого детства что-то было не так. Мне почему-то нужно было знать то, что сокрыто и что я даже не мог сформулировать четко. И потому я всегда шел напролом там, где другие отступали.

Так было и в тот раз: мне показалось мало того, что я остался один в доме с покойником, мало почувствовать грань между мирами, я должен был прикоснуться к ней и даже переступить черту. И я решил дотронуться до руки деда.

Я стал медленно приближаться к покойнику, не сводя с него глаз, готовый сорваться при малейших признаках движения. Это был самый долгий путь в моей жизни, четыре или пять шагов навстречу своему самому сильному страху. А потом я прикоснулся к руке мертвеца — шестилетний ребенок, не подозревающий, что в этот момент не только он заглядывает за грань, но и с той стороны тоже кто-то обращает на него внимание. Думаю, именно этот случай послужил предтечей зимней ночи в степи, заложил во мне необъяснимую тягу ко всему, что скрывается под покровом ночи.

Это все я понял потом, а тогда повернулся к деду спиной и побежал со всех ног, так как не сомневался, что за моей спиной, стоило только мне отвернуться, он тут же вывалился из гроба и медленно полетел за мной, скаля огромные клыки. И, убегая и задыхаясь от ужаса, я испытывал не только страх, но и смесь гордости и восторга, оттого что не отступил, смог прикоснуться к неизведанному, к таинственному!

Вот и в ту морозную ночь, глядя на неподвижное лицо странной девушки, стоя вшей в свирепую метель в одном легоньком платьишке возле нашей промерзающей машины, я осознал, что хочу ее услышать, хочу понять, кто она такая и почему стоит тут ночью в безжизненной заснеженной пустыне.

И я услышал ее! Тонкий, вплетающийся в порывы ветра звук звал меня! Это были не слова, нет! Ее чистый, как морозная свежесть, голос выводил мелодию, рождая образы в моей голове. Она пела о том, как красив закат в звенящий мороз и как привольно и весело летать по ночным просторам, обгоняя ветер и пугая волков, отчего те жалуются на нее Луне.

«Иди к нам, — пела она. — Луна любит всех, мы все ее дети: и ночные демоны, и волки, и даже порождения, которым нет названия в человеческом языке. Ведь это так просто, ты все равно умрешь сегодня в этой железной повозке. Ты больше не увидишь рассвет. Так зачем умирать, зачем пополнять собой мир теней, их и так много! Лучше присоединяйся ко мне, и нам будет так хорошо! Мы станем стремительнее ветра и сильнее всех медведей, что до весны забылись тревожным сном в своих берлогах. Мы сможем посетить места, красота которых затмит все, что ты видел до этого! Мы будем бесконечно играть и резвиться на бескрайних просторах всех миров, где есть зима, а злые вьюги будут послушными щенятами ласкаться у наших ног.