Искатель

Огонь прогорел; Кел подбрасывает дров.

– Она вам сказала что-нибудь, что мне хорошо бы знать? – спрашивает.

– Ничего и ни про что, кроме того, что я уже передала. Но я не расспрашивала.

– Спасибо.

– А толку-то. Доверяет она вам. – Лена попивает чай. – Она сюда часто хаживала.

– Точно, – говорит Кел, беря чашку со стола. Он и вообразить-то не может, что Лена возьмется поучать его насчет того, как неприлично было позволять Трей Редди тут болтаться, и, само собой, Лена лишь кивает. – Вам не попортят жизнь за то, что вы мне помогаете?

Пожимает плечами.

– Вряд ли. Вам могут, но все зависит от того, как вы дальше поступите. Собираетесь отвезти ее завтра домой?

– А ей есть куда податься еще?

Он видит, что Лена взвешивает последствия. Обдумав, качает головой.

– Тетя? Дядя? Бабки-деды?

– Почти все ее родственники либо эмигрировали, либо померли, либо толку в них никакого, смотря с какой стороны. У Шилы в том краю от города навалом двоюродных, но они в это лезть не захотят.

– Понимаю почему, – говорит Кел.

– Шила старается как может, – говорит Лена. – Нам с вами может казаться, что не очень-то, но мы не прожили двадцать пять лет не под тем боком у Джонни Редди и Арднакелти. Из Шилы все кучерявые мысли вышибло сразу. Ей надо одного: чтоб дети, какие при ней остались, были живы и не в тюрьме.

Кел понятия не имеет, что на это сказать. Не понимает, сердится он на Лену или гнев его на Шилу и того, кто ее заставил, так силен, что выплескивается прямо здесь.

Лена говорит:

– Она привыкла делать то, что необходимо. Правильно оно или нет. Выбор у нее небогатый.

– Может, и так, – говорит Кел. Не убеждает. Если Шила сочла, что на сегодняшний вечер лучший вариант – спустить шкуру с Трей, она, возможно, сочтет так же и в будущем. – Я, вероятно, смогу кое-что сделать, прежде чем возвращать ребенка.

Лена смотрит поверх своего чая.

– Например?

– То, чем я должен был заниматься этой ночью.

– Мужские дела, – говорит Лена с насмешливым благоговением. – Слишком все серьезное для нежных дамских ушек.

– Да просто дела.

Дрова щелкают и стреляют искрами вверх. Лена вытягивает ногу и поправляет каминный экран.

– Я не могу помешать вам вытворить что-нибудь дурацкое, – говорит она. – Но надеюсь, если отложите это до утра, то, может, передумаете.

Кел минуту-другую соображает, почему это замечание так сильно его ошарашивает. Он-то считал, что Лена вынудила его остаться – помимо нежелания расхлебывать его кашу, что вполне справедливо, – потому что этого хотела малая. А получается, что она желала оградить Кела от приключений на его задницу или чего-то подобного. Келу это кажется неожиданно трогательным. Март с той же целью прикладывал немало усилий, но такая забота от женщины – другой разговор. Давненько хоть какой-то даме было до Кела хоть какое-то дело.

– Ну, ценю, – говорит он. – Учту.

Лена ехидно фыркает, что Кела слегка задевает, хотя он согласен, что заслужил.

– Я засыпаю, – говорит она, подаваясь вперед, чтобы поставить чашку на стол. – Свет выключим?

Кел гасит свет, остается только огонь в очаге. Уходит в запасную спальню, приносит тяжелое зимнее одеяло; пододеяльник для него он купить пока не удосужился, но оно еще чистое.

– Извините меня, – говорит он. – Хотел бы быть хозяином получше, но это все, что у меня есть.

– Спала я и на худшем, – говорит Лена, распуская хвост и натягивая резинку на запястье. – Жалко, зубную щетку не взяла. – Укладывается боком на кресле, подтыкает одеяло.

– Простите, – говорит Кел, снимая обе куртки с крючка. – С этим помочь не могу.

– Схожу к Марту Лавину, спрошу, нет ли у него запасной, а?

Кел настолько сам не свой, что в ужасе оборачивается. Увидев ее ухмылку, крякает смехом, да так громко, что зажимает себе рот рукой и косится на дверь спальни.

– Вы на весь Арднакелти прогремите, – говорит он.

– Это точно. Оно б того даже стоило, да только Норин себя так по плечу отхлопает, что изувечится.

– Да и Март.

– Иисусе. И он о том же?

– Ой да. Он уже решил, что Малахи Дуайер будет снабжать холостяцкую попойку.

– Ну и хрен с ней, с зубной щеткой, – говорит Лена. – Нельзя же позволять этим двоим думать, будто они вечно правы. Вредно это.

Кел устраивается перед камином, укутывается куртками. При свете огня комната вся сплошь в теплых золотых бликах и трепетах теней. В том, что сейчас происходит, столько соблазнительной, призрачной сокровенности, словно они с Леной остались последними на домашней вечеринке, увязнув в разговоре, какой завтра уже будет не в счет.

– Не знаю, есть ли у нас выбор, – говорит он. – Если только не уедете до рассвета, кто-то наверняка заметит вашу машину.

Лена обдумывает.

– Может, и неплохо это, – замечает она. – Дать людям повод трепаться о чем-то, отвлечь от другого. – Кивает на дверь спальни.

– Но доставать-то вас будут?

– За что? Типа, за распущенность? – Ухмыляется. – Не. Старичье будет болтать, да и пусть. Чай, не восьмидесятые, никто меня в Магдалинины прачечные[58] не сдаст. Переживут.

– А я? Норин не заявится ко мне с дробовиком, если я на вас не женюсь после сегодняшнего?