Искатель приключений Эмиас Лэй

– Да, мартышки, – повторила она, как бы проверяя себя. – Как маленькие люди и хвосты. И один очень грязный, черный с бородой сказал «аминь» на дереве всем другим мартышкам, совсем как сэр Джек в воскресенье.

Этот намек на Браймблекомба и проповедующих обезьян насмешил всех, кроме старого Иео.

– Но разве вы не помните ни одного белого человека?

Она молчала.

– Вы не помните белой леди?

– Гм…

– Женщины, очень красивой женщины с волосами, как у него? – И Иео показал на Эмиаса.

– Нет.

– Что же вы помните, кроме ваших индейцев? – с отчаянием воскликнул Иео.

Она угрюмо отвернулась от него, как бы устав от напряжения памяти.

– Постарайтесь вспомнить, – сказал Эмиас, и она тотчас же вновь принялась за работу.

– Эйаканора помнит больших обезьян, черных, таких высоких… – Она высоко подняла руку над головой и с выражением отвращения сделала резкое движение.

– Обезьяны? С хвостом?

– Нет, как люди. Да, совсем как Куки, гадкий Куки.

Несчастный негр, случайно проходивший через верхнюю палубу, услышал, как кусок дерева, который она, на его горе, держала в руке, пролетел мимо его уха.

– Эйаканора, если вы еще раз бросите что-нибудь в Куки, я прикажу вас высечь, – сказал Эмиас, разумеется, не собираясь приводить свою угрозу в исполнение.

– Тогда я убью вас, – ответила она самым непреложным тоном.

– Она, должно быть, говорит о неграх, – сказал Иео.

– Хотел бы я знать, где она их видела. Что, если это были симаруны?

– Но как может человек забыть белых и помнить черных? – спросил Карри.

– Попробуем еще. Помните ли вы еще больших обезьян кроме этих черных? – спросил Эмиас.

– Да, – сказала она спустя минуту, – дьявола.

– Дьявола? – спросили все трое, которые, разумеется, вовсе не чужды были убеждения, что злой дух и в самом деле является индейским колдуном – таким, как воспитавший девушку.

– Ага, о котором говорит по воскресеньям сэр Джек?

– А на что он был похож? – спросил Иео.

Эйаканора делала различные знаки, объясняющие, что у него было лицо обезьяны и седая борода, как у Иео. Чем дальше, тем лучше; но затем последовал ряд странных манипуляций над ее хорошенькой шейкой, совершенно сбивший их с толку.

– Я знаю, – расхохотался наконец Карри. – Клянусь жизнью, он носил брыжи! И штаны до колен, так ли, моя красавица? Стоп! Мы убедимся в этом. Его шея была похожа на шею сеньора командира-испанца?

Эйаканора хлопнула в ладоши, увидев, что ее поняли, и допрос продолжался.

– Дьявол явился в виде обезьяны с седой бородой и в брыжах. Гм!

– А! – сказала Эйаканора на недурном испанском языке. – Панамская обезьяна, старый панамский дьявол!

Иео с криком всплеснул руками.

– Да ведь это были последние слова Джона Оксенхэма! И дьявол – это, конечно, не кто иной, как старый черт дон Франциско Харарте! Моя нежная молодая леди, моя дорогая малютка! А меня вы не помните? Не помните Сальвейшина Иео, который носил вас по горам и лазил для вас за обезьяньими чашками? И Виллиама Пенберти, который собирал для вас цветы, и вашего бедного отца, который был совсем похож на мистера Карри; только у него была черная борода и черные кудри, и он беспрестанно сыпал проклятиями.

И взволнованный старик то колотил себя в грудь, то хватал руки девушки, меж тем как вся команда, вообразив, что он внезапно сошел с ума, столпилась позади него.

– Тише, не раздражайте его, – сказал Эмиас, – он думает, что наконец нашел свою малютку.

– Клянусь жизнью, Эмиас, и я так думаю, – сказал Карри.

– Тише, тише, друзья мои. Если в конце концов и этот след окажется ложным, он не выдержит. Мистер Иео, не хотите ли вы спросить ее еще о чем-нибудь?

Иео нетерпеливо топнул.

– Зачем? Это она. Я говорю вам, и этого достаточно! Какой она стала красавицей! Где только были мои глаза! Смотреть на нее и не видеть! Она – живая! Вы и теперь не помните меня, дорогая? Не помните Сальвейшина Иео, что учил вас петь «Эй, налегайте дружно!», сидя на песке около лодки, а кругом росли красные лилии, и мы делали из них венки, чтобы надеть на вашу головку?

И бедный старик продолжал напоминать умоляющим, настойчивым голосом, как будто он мог убедить девушку стать той, о ком он думал.

Эйаканора смотрела на него сначала сердито, потом забавляясь, потом внимательно и, наконец, с глубочайшей серьезностью. Внезапно она вся покраснела и, вырвав у старика свои руки, закрыла ими лицо и так осталась.

– Помните ли вы что-нибудь из всего этого, дитя мое? – ласково спросил Эмиас.

Она подняла на него глаза со взглядом, полным муки, как бы умоляя пощадить ее. Смерть всей прошлой и рождение целой новой жизни отразились на ее лице. Она глубоко вздохнула, как будто ей не хватало воздуха, потом задрожала, зашаталась и с плачем упала на грудь, но не Сальвейшина Иео, а Эмиаса Лэя. Он простоял одну-две минуты, пока она опомнилась, затем сказал:

– Эйаканора, вы не владеете собой сейчас, дитя мое. Вы бы лучше пошли вниз посмотреть, что с бедной Люси, а завтра мы поговорим обо всем этом.

Она тотчас отпрянула, а затем с опущенными глазами тихо скользнула мимо группы мужчин и скрылась внизу.