Искатель утраченного тысячелетия

Я соскочил с печи. Увидел: внесли кого-то в избу и положили на лавку. В полутьме я разглядел старого, с большой бородой полузамерзшего человека в башлыке, натянутом на голову, и в больших валенках. Все — возчики и хозяева — столпились около него. Я взял руку старика. С трудом нащупал еле заметное биение пульса.

— Снегу! — приказал я. — Скорей!

Два мужика принесли снегу; стали растирать полузамерзшего путника. Хозяйка пыталась напоить его горячим молоком с водкой.

Наконец несчастный широко открыл глаза, приподнялся. Стал оглядываться.

Все оживились. Даже собаки. Ворожба, длинная и лохматая, радостно визжала, а хозяйская собака, коротенькая, маленькая, пылкая, с огромными грустными глазами (ее почему-то называли Мухой), стала метаться из угла в угол и лаять.

Старик, видно, не понимал, где находится.

— …Джунгли… джунгли… — вдруг заговорил он. — Сумбатов! Скорей… спасай черепки… вода настигает… не пройду… вода… увидимся в России. Дойду… дойду…

— Какие джунгли? Какой Сумбатов? — спросил я.

Ответа не получил. Очевидно, старик впал в забытье. Все снова улеглись на лавках, на печи и на полатях. Я присел у изголовья больного. Незаметно задремал.

Слуга Никанор

Сквозь сон я почувствовал, что кто-то тихонько трогает меня за рукав. Проснулся. Поймал на себе взгляд старика.

Взгляд этот был удивленный и очень добрый.

— Где я? — спросил он.

— В деревне Скоблики.

— А где Москва?

— Москва?! Далеко. Очень далеко. А кто вы?

— Да слуга. Никанор. Слуга барина моего Федор Федоровича Сумбатова… Отстал я… слуга нерадивый… Беда… беда, шептал он, как в бреду, и вдруг забеспокоился: — А вы, батюшка, кто будете?

— Я врач, доктор я.

Тут больной, полузамерзший человек затих и закрыл глаза. Так он пролежал, тяжело дыша, несколько минут и вдруг поднял веки. Обвел избу ясным взглядом и пристально посмотрел на меня.

— Дохтур, батюшка, скажите мне по правде — буду ли я жив?

— Бог милостив, Никанор, бог милостив, — сказал я, опуская глаза.

— Нет уж, нет на мне милости божией, не уследил, не уберег барина своего, — горестно шептал старик. — Не приведет господь мне увидеть его. И пешком, и конем, и морем, и лесом — все спешил, спешил… и вот тебе конец — не дошел. — И вдруг зашептал быстро и таинственно: — А вам, дохтур, могу ль довериться? Верный вы человек аль нет?

Тяжелый приступ кашля прервал его вопрос. Никанор в изнеможении закрыл глаза и еле слышно прошептал:

— Поздно теперь выбирать да сомневаться. Будь что будет.

Кожаный мешочек

Старик поманил меня пальцем:

— Тайна есть… Передать надо барину… коли бог его сохранил… вот… Попадете в Москву, так найдите дом Сумбатова… адрес вот здесь. — И он указал рукой на небольшой кожаный мешочек, висевший у него на груди. — Берегите его, здесь все планы… карты…

— Какие карты?

— Как дойти до живой воды, до молодильных яблок… Барин-то черепки все собирал… Все расспрашивал у индейцев.

Я догоню

И вдруг старик стал бредить:

— Джунгли… погоди, погоди, Федор Федорович… Потонем мы с тобой… ты беги… Беги… Не оглядывайся… Я догоню…

Он застонал и открыл глаза.

— Сами снимите мешочек. Спрячьте. Сберегите его… Передайте.

Губы его тихо шевелились, но слов уже нельзя было понять.

Дело не в сказке, а в намеке

На старом погосте в январский яркий солнечный день вся деревня хоронила незнакомого старого прохожего.

После похорон я задержался здесь еще на сутки. Возчики собирались в дорогу. В избу беспрестанно заходил народ. Каждый приходивший спрашивал меня, кто был этот прохожий, откуда и не дал ли какого наказа напоследок.

Я терпеливо вкратце повторял одно и то же: имени не сказал, сам издалека, из чужих стран, и что искал он, как в сказке, то ли живую воду, то ли что другое…

— Сказка — она и есть сказка, — недоверчиво сказал один возчик.

— Как бы не так, — возразил другой. — Да вот из нашей деревни люди уходили по сказке, шли по белу свету, искали белые реки…

— Так ведь не нашли!

— Одни не нашли, другие найдут! Нет, прохожий дело понимал…

— Так ведь нет чудес на земле, — утверждал я.

— Ну, живая вода есть на свете… Бьют где-то ее ключи… Есть она, эта вода…

— Сказки! Сказки! — говорил я и тут же ловил себя на том, что в глубине души я по-детски верю и в живую воду, и в молодильные яблоки.

А сам, держа в руках кожаный мешочек с какой-то неведомой картой, думал: сказка — сказкой, но дело не в ней, а в намеке, который неутомимо живет в каждой сказке. Так, может быть, и в этой карте таится еще неведомый людям намек?

Карта и записная книжка

Итак, остался у меня плоский небольшой потертый замшевый мешочек, потемневший и залоснившийся. Никанор носил его под рубашкой на прочном кожаном шнурке. В мешочке оказалась записная книжка, завернутая в кусок брезента, и карта.

Я осторожно расправил слежавшиеся листы книжки. Записи были сделаны черным мягким карандашом и хорошо сохранились.

На первой странице была только одна запись: